Подумать только! Вы же ничего не знаете об этом Городе! Тем более Вы никогда в нем не были! Даже проездом! Ну, да не Ваша в том вина. Нет этого Города и не было никогда. И не только на карте, но и в действительности. Так что, вынуждено подчиняясь логике и здравому смыслу, примем как очевидное, что в Городе этом никто не проживает, а следовательно, никаких событий с местными жителями не происходит и происходить не может. В свою очередь, отталкиваясь от этого в высшей степени безусловного положения, согласимся, что все ниже описанные события не имеют ничего общего не только с истиной, но и с ложью, так как ничего не искажают и никого не вводят в заблуждение, а посему столь же безвредны, сколь и бесполезны. Так что все, о чем пойдет речь, - чушь, фантазия, пустячок, нелепая импровизация. На этом разрешите попрощаться с фанатиками статистической отчетности и с членами общества ортодоксальной трезвости и отправиться в оный Город, уютно расположившийся в оном пространстве в мягких потоках оного времени, омывающего его и заиливающего его берега, но не тревожащего его, а значит, не замечаемого им.

Надо сказать, что оные пространство и время оказывали действительно весьма незначительное воздействие на Город, но только потому, что смысл жизни его обитателей состоял в постоянном оберегании самих себя от этого пространства и времени, как от единственного источника угрозы их безопасности и благополучия. Смысл этот посредством жестокого естественного и искусственного отбора отпечатался за поколения в их генах в виде стойкой способности к самозащите, определяемой немногочисленными приезжими аналитиками как надежнейший внутренний тормоз. И именно этот тормоз гарантированно удерживал горожан на любых уклонах безрадостной реальности, не позволяя расходовать излишнюю нервную энергию, особенно в условиях постоянных вампирических посягательств на нее со стороны окружающего пространства и омывающего времени. Необходимо добавить, что действовал этот тормоз незаметно и в обыденной жизни практически не ощущался. Кстати, разыгрываемый как раз в это время в окружающем пространстве очередной правительственный кризис, долженствующий неминуемо привести к окончательной отставке этого и всякого другого правительства либо к глубочайшему падению всеобщей морали, воспринимался горожанами как еще один бесконечный славяно-латинский сериал, который, по определению, больше чем жизнь и смысл которого никоим образом не зависит от количества пропущенных серий и утраченных сюжетных линий. И жизнь подтверждала незыблемость этих представлений! Правительство переносило кризис, как насморк, рокируясь и размножаясь причудливым калейдоскопом, а мораль никуда не падала, потому что падать ей было уже некуда.

Все остальное в этой жизни воспринималось горожанами как книга, которую хочешь, не хочешь, а читать надо, даже если на поверку она оказывается уставом караульной службы. И чаянные и нечаянные радости этой жизни ощущались горожанами как редкие книжные иллюстрации, которые так приятно рассматривать после долгих и монотонных страниц безрадостного текста. Соответственно этой метафоре, горожанами-долгожителями оказывались кропотливые и терпеливые “чтецы” толстых томов с редкими картинками либо вовсе не грамотные, а короткоживущими - любители комиксов, торопливо пролистывающие книгу в поиске ярких красок и несуществующих памятных страниц. К этим мастерам “скорочтения” относились, как правило, алкоголики и иные добровольные хроники, а также представители прочих групп побочного риска. Нельзя сказать, что эти горожане не обладали внутренним тормозом, просто он задействовал какие-то совершенно неожиданные мозговые каналы.

И так, наполненная этими проблемами как пузырями, жизнь Города и текла подобно киселю в метафизическом тазу, медленно нагреваясь и изредка взбулькивая в вечном движении от горячего дна к прохладной поверхности. Был месяц июнь.

Был месяц июнь. Событие, к которому мы привлекаем внимание терпеливого читателя, встряхнувшее жизнь Города, поднявшее муть с самого его дна и попытавшееся расплескать пену достойнейших с его поверхности, произошло в июне месяце, а именно в ту его счастливую часть, о которой не знает никто, а только работники сельского, в прошлом социалистического, хозяйства. Это когда будущий урожай еще только закопан в землю, а закопанный раньше еще не созрел. Какие праздники и застолья устраивались в эту пору! Какие тосты поднимались! Какой бы рай был на этой земле, если бы эти тосты сбывались хоть на одну сотую часть! Сколько огненной жидкости утекало через миллионы глоток! И насколько огромной была бы труба, если бы кто-то мог объединить все эти глотки в одну! А если бы эта труба еще и запела, как она умеет!?

Об этом, а также еще о чем-то, не выражаемом членораздельными звуками, думал некто Петров (фамилия подлинная), управляя обшарпанным трамваем и мучаясь всем организмом из-за последствий одного из вышеуказанных застолий. Бесконечная длина уходящих вперед и влево рельсов и общая неустроенность и “невезуха” в его частной жизни делали его лицо похожим на фотографию, которую слегка помяли перед экспонированием, а затем основательно передержали в проявителе. Отметим, что трамвай вообще, как данность или явление природы, являлся единственной движущейся гордостью и неединственной бедой этого Города. Рельсы обегали весь Город по овалу за тридцать минут и тринадцать остановок и образовывали три маршрута: первый по часовой стрелке, третий - против часовой стрелки и второй - между кулинарным техникумом и женской консультацией. Очень часто добавлялся и четвертый маршрут. Он назывался “ В депо”. Проезд в общественном транспорте Города считался платным, но весь Город ездил бесплатно. Возможная оплата проезда казалась горожанам такой же нелепой, как оплата, например, за воздух или за солнечный свет. Однако бесплатно горожане ездили по-разному. Треть населения имела всевозможные льготы и права на бесплатный проезд, еще одна треть подделывала и имитировала эти льготы, остальные ездили “зайцами”. Кондукторы с робкими и печальными лицами ходили по вагонам только в светлое время суток и особенно к горожанам не приставали, за исключением редких случаев их внезапного и резкого остервенения, не имеющего никакой связи с процессом купли-продажи проездных билетов и надрыва трамвайных талончиков и объясняемого только внезапным усилением солнечной активности или косвенным влиянием скачков индекса Доу Джонса. Поэтому трамвай оплачивался городской администрацией, но оплачивался плохо, как и все, что оплачивается в этой стране местными администрациями, и это легко можно было угадать по внешнему виду трамвайных вагонов и количеству тоскливых горожан на трамвайных остановках. Горожане не любили трамвай, как не любят любимого, но загостившегося родственника, и, словно паразиты, ломали и портили его изнутри. В ответ трамваи сладостно мстили горожанам, открывая при давках только две двери вместо положенных четырех или выстраиваясь всем подвижным составом на один маршрут, и катаясь по городу веселым паровозиком, не останавливаясь и весело позвякивая ошалевшим пассажирам. Когда же трамваи уставали мстить, они просто исчезали на неопределенное время, сожалея, по-видимому, лишь о том, что нельзя смотать рельсы и сложить высоченным штабелем шпалы на центральной городской площади. Кто знает, может быть, именно такой исход стал бы наиболее благоприятным для этого Города, который можно было пересечь за сорок минут в его самом широком месте пешком? К тому же, трамваи каким-то таинственным и необъяснимым образом своими токами резко увеличивали эрозию водопроводных труб. И хотя многие горожане справедливо считали, что трубы уже закапываются, мягко говоря, ржавенькими и даже что их сначала где-то выкапывают, без трамваев, скорее всего, и тут не обошлось. Не случайно именно вдоль трамвайной линии трудами городских служб создавался окопно-лунный пейзаж, напоминающий ночами в лучах редких фонарей натуру для съемок фильмов-катастроф. Именно в это время суток и катил по рельсам на доверенном ему трамвае Петров по маршруту номер три, то есть против часовой стрелки, по направлению, противному всему живому в природе, а Петрову в особенности. И именно Петрову суждено было стать первым участником события, перевернувшего весь Город, хотя сам Петров так и не понял этого до самого конца нашего рассказа.

Находясь на самом пике отрицательных эмоций (это когда человек начинает вслух говорить то, о чем он думает) и проезжая в ноль-ноль часов тридцать минут одну из остановок последнего круга, Петров вдруг увидел, что небо над его вагоном вспыхнуло и осветилось малиновым светом, затем где-то впереди раздался глухой удар, и в воздухе повис удушливый запах настоя валерианы. В ту же секунду сработал известный нам “тормоз”, и единое событие распалось в сознании Петрова на три несоединимых.

“ Вот это искра! Е....! Так могут и контакты прогореть!” - подумал Петров по поводу вспышки света.

“ Вот это удар! Е....! Ну строят! Б....! Кажись, рухнуло чего-то там или упало куда-то!” - подумал Петров по поводу удара.

“ Б....! Вот это вонь! Какая....?!” - подумал Петров по поводу запаха и, выглянув в вагон, обнаружил мирно спящего пассажира, который, скорее всего, не знал, что он в данный момент находится в трамвае.

- Эй! - открыл рот Петров, чтобы направить в спящего разящий акустический удар, как вдруг почувствовал, что волна тепла пробежала по его спине, расширила сердце, вползла в ноздри и обволокла уши и все, находящееся между ними. Петров схватился за рукояти, зорко высматривая, нет ли кого на пути, снизил скорость до положенной, сверился по графику, остановил трамвай на остановке и неожиданно громко сказал в микрофон: - Уважаемые пассажиры! Наш вагон идет в депо. Следующая остановка - “ Улица Водопьянова” - названа в честь Героя Советского Союза полярного летчика Водопьянова. Не забывайте свои вещи. Осторожно, двери закрываются. Спасибо за внимание.

Важно пояснить, что Герой Советского Союза полярный летчик Водопьянов никогда не жил в этом Городе, так же, как и десятки других в той или иной степени достойных людей, чьими фамилиями именовались его улицы. Наречение именно этим именем одной из неприметных улиц Города диктовалось воспитательными задачами, скрытой склонностью горожан к героизму и особой музыкой данного слова.

Впрочем, обдумать все это Петров не имел никакой возможности, так как произнесенные им слова навеяли на него ужас, а теплота, окатившая его, грозила ему утоплением и, кажется, уже текла и из глаз, и из ушей, переполнила вагон и выливалась на улицу изо всех его щелей. Откуда-то в памяти Петрова появился маленький двухлетний мальчик, оставленный им вместе с нелюбимой женой на окраине этого враждебного пространства, и лицо собственной престарелой матери, которую он бросил, убегая от этого маленького мальчика. Привиделся сосед, которому не далее как позавчера он “засветил” кулаком в левую половину лица, и слезы раскаяния хлынули из его глаз на панель кабины, где немедленно отозвалось и затрескало голубое морщинистое электричество. Трамвай остановился еще у одной остановки. Петров вновь произнес какое-то пафосное объявление, отъехал еще метров на сто и отрезвел. Теплота ушла и оставила его в одиночестве. В вагоне недовольно заскулил спящий мужик. Мороз пробежал по коже и спрятался где-то между лопаток. Мир погрузился в тишину. Что-то натянулось внутри Петрова, лопнуло и хлобыстнуло его по щекам. Усталость навалилась, не давая вздохнуть. Петров остановил трамвай, сполз с сиденья, пошатываясь, вышел на свежий воздух и побежал, ломая кусты, неизвестно куда.

Пооткровенничаем немного. Отдельно успокоим верующих и атеистов, мы не на исповеди и не на диспуте. Поговорим сами с собой. Без посредников. Стесняться нам некого. К тому же, этот вид робости мы преодолеваем обычно легче всего. Возьмем зеркало и пристально посмотрим в свои собственные глаза. Да. Судя по лицу, мы переживали времена и получше. Ну, да ладно. Будем честны, как и это зеркало. Итак, наша заветная мечта. Ну, конечно, кроме мира (не во всем мире, а вокруг нас) и здоровья самых близких. Оставим в стороне классическую гамму положенных устремлений. Отметим для себя, что построить дом, посадить дерево и вырастить сына или дочь - это не мечта, а долг. Так о чем же мы мечтаем? О роскошном доме с бассейном? Престижной машине? Богатстве? Свободе как таковой? Ах, оставьте! Это не цель и не мечта! Мы опять все перепутали так же, как путаем подлинные и желаемые чувства и ощущения. Это средство для достижения мечты! Мечта - это то, что должно по нашему не разумению, но наитию наступить, когда предполагаемое средство будет в нашем распоряжении. Стоит углубиться, вооружившись трезвостью, внутрь себя, как мы поймем, что мечта это нечто неуловимое. Едва осязаемое. Чей-то теплый взгляд. Какое-то особенное движение. Восхищенный шелест вслед. Отсутствие дрожи в поджилках. Удачный удар справа и снизу в скулу заклятого врага. Или просто способность или возможность любить и ненавидеть, забывать и прощать? Наши мечты честнее нас самих. Или они знают о нас больше, чем мы сами? Непросто жить в самом материальном из доступных воображению мире, где все построено на условностях. Остается только удивляться причудливым способам, которые мы изобретаем, чтобы усложнить самим себе достижение, в общем-то, немудреных целей.

Антон Брысин, просиживающий с телескопом по ночам уже второй год на балконе своей квартиры на пятом этаже панельного дома, искренне думал, что мечтает стать известным астрономом и открыть неизвестную никому комету. И он тоже обманывал себя! Истина как-то незаметно растворилась в столбцах цифр справочников, звездных карт и каталогов. На самом деле он хотел увидеть выражение лица Светы из соседней квартиры, когда она зайдет к нему за какой-то мелочью и увидит в коридоре на стене в рамочке под стеклом Свидетельство об открытии им новой кометы и присвоении ей имени «Светлана». С тем, что будет дальше, он пока еще не определился, потому что на этом месте еженощного уточнения жизненных целей обычно засыпал. Между тем время шло, школьный телескоп был слишком слаб, Антон был не слишком удачлив, а Света была ко всей этой возне нормально равнодушна. Да она, собственно говоря, и не знала ничего. По крайней мере, ни за какой мелочью она к нему так ни разу и не зашла. К тому же она подозрительно часто стала проходить через двор с посторонним парнем, слегка подурнела и принялась носить нелепые и просторные платья. Обуреваемый этими грустными мыслями, Антон сидел на балконе и наводил телескоп на редкие желтоватые квадратики окон окружающих его дом пятиэтажек. Улов его был невелик, так как жители Города страсть как любили плотные шторы и любовью занимались исключительно в темноте, накрывшись несколькими одеялами. К тому же происходило это, как выяснил Антон, редко и задолго до полуночи, когда он не рисковал еще выйти на балкон со своим агрегатом. В ноль часов тридцать минут Антон посмотрел на часы и уже готовился написать в своем скучном дневнике наблюдений и открытий: - “ Опять ничего”, как вдруг в небе раздался шорох, затем где-то рядом как бы мягко лопнула огромная басовая струна, над головой Антона пролетел малиновый огненный шар, оставляющий тающий белый пенный след, и скрылся за одной из пятиэтажек. Еще через две-три секунды раздался глухой удар, как будто пласт снега свалился с крыши, и все стихло. В воздухе запахло валерьянкой. Минут пять Антон сидел в состоянии легкой психической контузии, с трудом осознавая мыслительный процесс, происходящий в его голове. Уже на первой минуте он понял, что ничего особенного в Свете нет, и не видеть этого мог только слепой или полный идиот. На второй минуте Антон окончательно забыл о Свете и с грустью вспомнил свое трудное детство и серую юность. На третьей минуте он преисполнился уважением к самому себе за эти долгие и тяжелые ночные бдения и кропотливые труды на благо отечественной астрономии. На четвертой минуте ему приоткрылось его Нобелевское будущее и плеснуло водой Канарского прибоя по щиколоткам. На пятой минуте он возненавидел завистников и мздоимцев от науки. Вслед за этим столбняк прошел, и, чувствуя необходимость закрепления успеха, Антон стал одной рукой заполнять журнал наблюдений и открытий, другой набирать номер телефона общества регистраций НЛО и наговаривать сообщение на автоответчик, повторяя по буквам свою фамилию. А еще через минуту он рысью бежал по спящему Городу в направлении падения небесного тела.

Большинство великих событий и великих имен остаются в памяти человечества после обязательного периода забвения и непонимания. Современники просто не замечают, не понимают и не хотят понимать происходящее. Болид, пролетевший над Городом в столь позднее время, видели не менее десяти человек, но великий и могущественный “тормоз” почти не давал сбоев. Несколько человек не поверили глазам своим, остальные не обратили на небесный объект никакого внимания. Не считая Петрова, исчезнувшего в неизвестном направлении, только Антон Брысин предпринял какие-то меры. Правда, в ноль ноль часов тридцать пять минут постовой Борискин хотел сообщить об увиденном, но вовремя вспомнил о реакции дежурного по Городу на найденную им на первой неделе службы драную кепку с застарелым пятном крови и временно передумал.

Между тем Город жил своей обычной ночной жизнью. Лениво погавкивали собаки. Чем-то возмущался пьяный, ночующий в автобусной остановке. Монотонно шумел далекий ночной поезд. В ноль ноль часов пятьдесят пять минут пронзительный телефонный звонок разбудил дежурного по отделению пожарной охраны и, не меняя визгливого тембра, по- стариковски бодро прокаркал в покрасневшее от долгого контакта со столом ухо:

- Спите?! А я, между прочим, уже минут двадцать наблюдаю в окно один очаровательный пожарчик! И кажется мне, что не одна сволочь не собирается его тушить! Пора звонить Грядищеву. Придется самому мэру брать ведро и заливать Ваш пожарчик!

- Где горит? Что?

- Что Вы себе думаете? Я-таки должен за Вас работать? Может быть, мне еще взять лейку и сбегать побрызгать на Ваш поганый пожарчик?

Дежурный с трудом проглотил повисшую на языке ответную фразу по поводу лейки и сдержанно спросил:

- Зачем же Вы тогда звоните?

- В наше время, голубчик, пожарный стол на каланче! Стоял, а не спал! У Вас есть каланча?

- Пока Вы тут чешете язык, в огне могут погибнуть люди!

- Какие люди? Вы держите меня за полного идиота? Горит хозяйственная постройка во дворе старого одинокого алкоголика. Там нет даже ни одной куры, только гора нестандартной стеклотары. Но кто знает? Ведь огонь может перекинуться на заборчик, а там... Так, может быть, я не зря чешу свой язык?

- Если Вы не скажете, где горит, я не смогу это оценить!

- Они все хотят получать деньги! Но никто не хочет работать! Старый Зяма подскажи, старый Зяма помоги! Записывайте! Улица Емельяна Пугачева, дом двадцать три. Только не берите брандспойты. Возьмите мясо и шампуры, угольки в самый раз!

- Кто передал сообщение?

- Нет. Подумать только, кто нас тушит. Вы хотите, чтобы я заполнил анкету? Я никуда не уезжаю. Назло всем я умру здесь! Скажите своему начальству, что герой захотел остаться безымянным. Медаль за Отвагу на пожаре можете оставить себе.

В следующую секунду тишину пожарной части разорвала противная сирена. Еще через минуту, протирая глаза, прапорщик Деревянко открыл ворота и запрыгнул в ревущий пожарный ЗИЛ, пытаясь вспомнить на ходу, есть ли вода в бочке. В один час десять минут дежурный трамвайного депо обнаружил, что с линии не вернулся последний трамвай, а именно трамвай Петрова, и отправил деповский “газик” на его поиски. В один час двенадцать минут дежурный пожарной охраны принял сообщение Деревянко, что расчет прибыл на место пожара, и все хорошо.

- Что хорошо? - раздраженно переспросил дежурный.

- Все хорошо, - ласково ответил Деревянко, - Все в полном порядке. Да, Гриша, я в прошлом году занимал у тебя деньги. Ты прости меня, Гриша, все как-то забывал. Обязательно верну с первой же получки.

- Что? - поразился дежурный, так как деньги, одолженные им Деревянко, относились к той категории заимствования, которая служит только одной цели: не получая их назад, иметь полное моральное право не давать больше: - Что на месте пожара? Что сгорело? Жертвы есть?

- Все сгорело, Гриша. Жизнь сгорела, Гриша. Спалил я ее дотла, Гриша. И сам я жертва собственного поджога!

- Какого поджога!? Деревянко! Ты пьян?

- Хотел бы я оказаться пьяным, но я трезв. Прости, не могу с тобой говорить, если что еще загорится, вызывай, а пока отключаюсь, мне многое нужно обдумать, Гриша.

В один час сорок минут из состояния оцепенения дежурного пожарной охраны вывел новый звонок.

- Да. Пожарная охрана слушает.

- Представляться нужно, молодой человек, - проскрипел знакомый голос, - Ну, да чего там ждать в наше время. Точнее, к сожалению, в Ваше время. Все перевернулось с ног на голову. Пожарные приезжают на пожар, чтобы посидеть у угольков. Наверное, они мерзнут в казарме, и пожар это единственная возможность согреться.

- Что они делают? Они развернули брандспойты?

- Ни одного сантиметра. Хотя, может быть, Вы что-то другое имеете в виду, но у меня не настолько сильный бинокль, чтобы это рассмотреть. К тому же сейчас ночь, если вы контролируете время суток. Но, насколько я могу разобрать в свете угольков, ваши пожарные воспринимают пожары слишком близко к сердцу. Похоже, что многие из них плачут. Но все они сидят вокруг пепелища и мотаются из стороны в сторону, как люди с нечистой совестью, у которых внезапно прошла амнезия. Если так вести себя на каждом пожаре, их надолго не хватит. У вас большая убыль личного состава на почве сердечных заболеваний и нервных расстройств? Признаюсь, я в некотором замешательстве. Этот гнилой сарайчик не стоит таких переживаний! Опыт мне подсказывает, милейший, что это пожарчик вне Вашей компетенции.

В один час сорок пять минут из ворот пожарной части выкатился ярко- красный “уазик” и “полетел” в сторону улицы Пугачева. В два часа десять минут, не дождавшись известий от “газика”, дежурный трамвайного депо отправил по линии ремонтный трамвай. В три часа из ограждения станции скорой помощи выкатились две машины и помчались по пустынным улицам, пытаясь переорать своими сиренами свадебные песни котов. В четыре часа двадцать минут ночи зазвенел телефон в квартире мэра Города. В четыре часа тридцать минут зазвенели телефоны в спальнях основных лиц Городской администрации. В четыре часа тридцать пять минут был поднят по тревоге личный состав Отдела внутренних дел и морского училища. В четыре часа сорок минут по секретному распоряжению мэра в Городе было объявлено осадное положение. В пять часов десять минут в кабинете мэра состоялось первое заседание Городского комитета по чрезвычайному положению.

Говорят, что по неизвестной, но естественной причине супруги со временем становятся похожими друг на друга, а если они расстаются, то ребенок, если он есть, становится более похожим лицом и привычками на того родителя, с которым проживет большую часть своей жизни. Посмотрите на людей, выгуливающих своих собак. Походки, нравы и физиономии мордолиц, как правило, абсолютно идентичны. То же самое и у мэров. Размер и особенности населенного пункта также отражаются на облике градоначальника, как и его внешность, и характер на всем местном колорите. И если окраинные улицы какого-нибудь городишка заросли грязью, вполне возможно, что его администратор и сам не страдает излишней чистоплотностью. Что же можно сказать о Мэре нашего прекрасного Города?

Мэр Города Грядищев был существом замечательным. Как секретная шкатулка, он блестел резными гранями и даже исполнял затейливые мелодии, но никому не позволял определить, какие тайные пружины приводят его в действие. В любом случае, по мнению подавляющего большинства населения, эти пружины приводили в действие того, кого надо было приводить. Именно благодаря Грядищеву Город перенес вакханалию “демократии” с неизмеримо меньшими потерями, чем огромное большинство подобных городков империи. Именно Грядищев стал тем спасительным балластом, который не дал утлому суденышку городского хозяйства перевернуться в бушующем океане смутного времени. Более того! Минула буря, но термидор не наступил! Хотя многие и говорили, что он никогда не прекращался, но это, как известно, вопрос жизненной позиции. Стоит занять определенную жизненную позицию, и Вас ожидает перманентный термидор. Грядищев обладал редким талантом. Он не понимал происходящее, но чуял. Он не видел за малым большое, но угадывал карликов, которые должны стать великанами, и великанов, обреченных на будущее пигмейство. Он предчувствовал будущее. И чутье его никогда не подводило. Вы скажете: “Ах! Он знал, где упасть, чтобы соломку подстелить!” Нет! Он знал, где упасть, и не падал. Он даже не появлялся в этом направлении! Когда корабль тонет, первыми его покидают крысы. Умные крысы. Но самые умные крысы знают, что корабль должен утонуть, и остаются в порту еще до его отплытия! Так вот, Грядищева, уподобись он крысе, не было бы даже и в порту. Он подобрал бы себе более сухое и сытное местечко. Когда империя сыпалась, как карточный домик, он, имея непосредственное отношение к власти, не стал пытаться управлять этим процессом, а дистанцировался от него. О! Это был один из его краеугольных принципов! Никогда не участвовать в дележе! Потому что, первое, справедливого дележа не бывает, второе, даже при справедливом дележе остаются недовольные, третье, участвуя в дележе, неминуемо становишься либо обиженным и недовольным, либо их врагом. К тому же, если что и делится поровну, так это нежелательная информация. Все или ничего. Жаль, что в чем-то мы слишком далеко ушли от природы. Как бы нас выручили наши утраченные инстинкты! Поднять нос вверх и почуять следы своего врага или жертвы. Скрыться одним прыжком в непролазной чаще. Показать зубы безжалостному сопернику. Излить накопившуюся боль и тоску в ночном вое на индеферентную луну. Но некоторые ведь могут! Может быть, кто-то из нас прошел чуть более короткий путь по ступеням эволюции? Или этот кто-то в отличие от нас уже достиг верхней площадки и плавно стал спускаться на другую сторону? В любом случае этот кто-то - существо иного порядка. Грядищев не сжигал свой партийный билет и не стоял на броневике. Он не мылся в общественных банях с чужими девочками и не ездил на дорогих автомобилях. Он не хаял новые порядки и не втаптывал в грязь старые. Он не пытался “сорвать банк”, но действовал и действовал наверняка. На три долгих года он исчез из первой шеренги, но не исчез из вида. Грядищев начал руководить самым захудалым городским хозяйственным трестом.

Самое интересное во всех этих капиталистических теориях о том, как стать богатым или “сделать самого себя”, это то, что они, в общем-то, правильны. Беда в том, что для того, чтобы получить обещанный результат, нужно здорово потрудиться. Как же это трудно, когда кажется, что все окружающие имеют все, не прикладывая к этому никаких усилий, а те, кто трудится до седьмого пота, как раз ничего и не имеют. Неужели это отечественное: «Как дела?”, ”Да так...”, - главное отражение национального стремления к равенству в нищете? Конечно, хватка, исключительное чутье, наличие некоторой материальной базы облегчали Грядищеву задачу, но совершенно не приближали его к цели. У него не было в запасе целой жизни. В лучшем случае у него оставалась где-то треть. Он не мог ждать. Очень скоро он навел порядок на своем предприятии, оно заработало, как старенькая, но ухоженная машинка, но никаких приятных перспектив это не сулило. Оставалось только два пути. Первый Грядищев отверг почти сразу. Вызванная им специальная геологическая экспедиция сообщила, что никаких полезных ископаемых под его трестом, как и под всем Городом, кроме сомнительного качества глины и скверного известняка, не имеется, к тому же близость к столице не позволяет вести какие-либо серьезные изыскания в силу специального режима недроиспользования. Вожделенные же нефть и газ будут гарантированно добыты пробным бурением только при условии пролегания под трестом труб нефте- или газопроводов. У держателя же открытого археологического листа на право проведения раскопок были какие-то неясные исторически необоснованные предположения, трясущиеся от научной жадности руки и прыгающие от неуверенности глаза. Оставался второй путь. Бюджет.

Использование бюджета, а особенно бюджета “тощего” (“толстых” бюджетов не бывает) это высший пилотаж бизнеса и единственный гарантированный рецепт его процветания в условиях конвульсирующей экономики. В этой науке Грядищев стал “асом”. Наверное, только его печень знала о том, чего ему стоило, чтобы все основные потоки финансирования городского хозяйства и городского строительства потекли через его трест. Очень скоро руководители остальных трестов поняли, что обижаться на Грядищева не стоит, так как он был не только потребителем этих потоков, но и их фантастическим организатором. И они с большим или меньшим желанием пошли к нему в субподряд. Грядищев нашел лучшего из возможных главного бухгалтера, который дал ему возможность нормально работать и спокойно спать и запустил “вечный двигатель” своего уже главного Городского треста. После этого Грядищев приступил к организации своих дополнительных успехов.

Только непроходимые дилетанты думают, что все в этой жизни происходит само собой. Хороший бизнесмен находит потребность общества в товаре или услуге и удовлетворяет ее с выгодой для себя. Отличный бизнесмен организует эту потребность! Грядищев был не только “ледоколом”, ведущим караван собственных судов через непроходимые торосы, он был удачным “климатом” для своего каравана. Он растапливал льды! Но только для своих кораблей. Вот, например, как Вы думаете, из чего складывается задача реализации унифицированных торговых павильонов по неприличным ценам приличным мелким частным предпринимателям? Из качественного материала, прекрасного проекта, бесперебойного выпуска, нерасторопности конкурентов? Нет! Из организованной потребности в этом! Вначале город стихийно заполняется всевозможными металлическими палаточками, кубиками, вагончиками с отверстиями для выдачи товара, а иногда также для входа и выхода. Город начинает пестреть всеми цветами радуги и хлопать крыльями проржавевшего железа. Торговля процветает, продавцы входят во вкус, вирус предпринимательства поражает их социалистические иммунные центры, а в это время уже где-то режутся листы гофрометалла под унифицированные ларьки, предназначенные для украшения города, наведения порядка и облегчения торговли. И вот в какой-то прекрасный момент оказывается, что все старые палатки перестают отвечать требованиям к прекрасному облику родного Города, а единственно подходящие, пускай и по завышенной цене, выпускает трест Грядищева, и с этим подозрительно согласны и городская администрация, и комитет по торговле, и главный архитектор, и комитет по культуре, и СЭС, и пожарная охрана, и еще бог знает кто! Не очень согласны только предприниматели, но это ненадолго и неважно. Их согласия как раз никогда и не требовалось. Ведь сколько корову не дои, все равно рано или поздно под нож. Вот Вам один из примеров идеальной организации беспроигрышного бизнеса.

Но Грядищев не был бы Грядищевым, если бы бесконечно продолжал организацию потребностей для их последующего и успешного удовлетворения. Есть в этой жизни и в этой стране и более урожайные культуры. А для этого Грядищеву были нужны люди. Но люди бывают разные. Есть предприниматели, и есть просто люди. Первые, если не умны, то хитры и циничны, вторые, как правило, слегка растеряны, усталы, обескуражены, озлоблены, обижены (по выбору), брошены на произвол судьбы, то есть ждут либо Антихриста, либо Судного дня. Вот эти-то вторые, коих было «подавляемое» большинство, и нужны были Грядищеву. С предпринимателями было проще, им он нужен был сам. По крайней мере, Грядищев был уверен, что он легко сможет их в этом убедить. Но просто люди... Просто люди - это товар многочисленный, но штучный. Нельзя играть на мандолине, не касаясь струн. Без души тут было никак не обойтись. Неважно, кем он станет там, за горизонтом, в дверях он должен был восприниматься Спасителем. Он начал свою скрытую предвыборную кампанию за год до того, как Город еще только задумался о выборах нового мэра. Целый год он метался по улицам Города в своей нелепой синей беретке, и постепенно у горожан сложилось мнение, что чистота и порядок там, где они были, плод его неустанных забот о горожанах, а там где ее нет, злое противление доброй воле прекрасного начальника треста. Грядищев любил пройти по дворам домов, примыкающих к его очередному начинанию, заглянуть в подъезды и глаза старикам, выслушать жалобы, чиркнуть что-то в своей записной книжке. Глядишь, через недельку во дворе появлялись хмурые дяди, красили старую песочницу без песка, переносили на пять метров в сторону кучу старого асфальта или строили изящные деревянные мостки с периллами через громадную траншею, вырытую лет несколько назад на предмет поиска каких-то давно сгнивших труб. Чего стоили хотя бы эти бесчисленные щиты, покрашенные всегда свежей краской, на которых обычно было написано, что работы такие-то выполняет трест такой-то, начальник треста Илья Петрович Грядищев, личный телефон такой-то. У него было золотое правило, которое он сделал законом своей жизни. Никто не знал, как это у него получалось, но он не оставлял без ответа никакой просьбы о помощи и никогда не забывал поздравить с днем рождения или другим семейным праздником своих многочисленных знакомых. При этом он демонстративно не лез во власть. В итоге перед выборами мэра Грядищев практически не имел врагов, а синюю беретку по популярности сравнял с красным знаменем. Пришло время проверки мускулов. Город весело выбирал мэра. Горожане с удовольствием брали водку, сигареты и продовольственные пайки у кандидатов, но делать выбор не спешили. Все что только можно и нельзя многочисленные претенденты пообещали своим избирателям, при этом, не забывая обливать друг друга грязью. Таким образом, уже в самом начале предвыборной гонки перед радостно изумленными избирателями кандидаты предстали обнаженными при всех своих действительных и предполагаемых пороках. И вот, когда рядовой избиратель уже почти было решил, что ему как всегда в этой стране придется выбирать из того, что дают, коллектив Главного Городского треста выдвинул в мэры Грядищева. Грядищев “поупирался” для приличия и согласился. Конкуренты опешили, ведь этот дядя в синей беретке так долго заявлял, что не может бросить свой трест и никогда не станет мэром, что они оказались не готовы к соперничеству с ним!! Они бросились за компроматом, но и его не оказалось! Грядищев был готов! Он дал отмашку своей короткой, но решительной избирательной компании. Она состояла из трех основных частей. Во-первых, “совершенно случайно” оказалось, что многие незаконченные объекты городского благоустройства смогли быть закончены именно в период избирательной компании. Во-вторых, все работники треста Грядищева, а также члены их семей и сочувствующие наводнили Город своими синими беретками, что вкупе с плакатами, на которых улыбающийся как суровый, но добрый отец Грядищев бодро махал землякам такой же береткой и фирменными беретами десантников из соседней воинской части, которые вдруг стали участвовать в охране общественного порядка, создавало ощущение какого-то спектрального единодушия. В-третьих, Грядищев почти ничего не говорил, он слушал! Ох, как соскучились горожане по внимательному слушателю. Ведь слезы - это только первая половина облегчения, возможность пожаловаться - вот вторая половина! А уж сочувствие - это почти решение всех проблем! По жесточайшему графику Грядищев объезжал коллективы трудящихся и слушал, слушал, слушал. Строчили на листочках две стенографистки, крутился поставленный на высокий стол допотопный громадный магнитофон, Грядищев смотрел на говорящих грустными глазами пророка, которому известно что-то неподвластное пониманию страждущих, и слушал, отвечал коротко, говорил мало, благодарил за встречу и уходил с особенно просветленным, озабоченным и задумчивым лицом. И люди получали облегчение. И что же тут удивительного, что на выборах Грядищев собрал девяносто процентов голосов и стал мэром?

Он спокойно принял поздравления, поблагодарил за доверие, узрел как бы стихийно начавшееся народное празднество и остался верен самому себе. На следующий день после вступления его в должность на центральной улице Города начали красить фасады. Новому мэру нужен был новый Город. А что еще можно сделать в этой жизни, когда очень хочется чего- нибудь новенького, но нет никакой возможности? Красить фасады. Фасады были докрашены на девяносто девятый день мэрства Грядищева. В ночь на сотый день над Городом пролетел болид. И вот теперь в пять часов десять минут в кабинете мэра Города собралось срочное совещание Городского комитета по чрезвычайному положению.

В пять часов десять минут утра Илья Петрович Грядищев неторопливо, спокойно и уверенно вошел в свой кабинет и внимательно вгляделся во встревоженные лица приглашенных на это срочное и особо важное заседание. Бытует мнение, что для того, чтобы избежать будущих разочарований и необоснованных иллюзий, надо еще до свадьбы постараться увидеть лицо своей будущей супруги без следов косметики, иначе говоря, без прикрас. В противном случае Вы рискуете однажды утром впасть в депрессию или, решив, что волею случая оказались в постели с незнакомой женщиной, совершить неадекватные действия, причины которых Вам придется потом долго и безуспешно объяснять. Работа во всякого рода администрациях очень сильно напоминает брак по расчету. Те же скрытые скандалы, иногда доходящие до рукоприкладства, те же интриги, измены, обманы, украденные или сокрытые денежные средства, та же неравноправная работа до ломоты в суставах, те же пьянки, то же насилие одних над другими, и так далее, и так далее, и так далее. И как всякий брак по расчету, при условии, если расчет был правильным, превращается в брак по любви, так и работа во всяческих администрациях, благо Вам удается продержаться в них определенное время, становится образом жизни. И таким же образом жизни становится та необъяснимая любовь или ненависть, возникающая то ли по причине количества совместно прожитых лет, то ли количества пережитых скандалов и предъявленных или затаенных взаимных претензий, то ли просто так, но объединяющая всех этих странных людей в неразделимое сообщество с чудным именованием - номенклатура. И теперь, вглядываясь в утреннее заспанное и более чем обычно откровенное лицо этого сообщества, Илья Петрович отмечал про себя те догадки, которые оказались правильными, и те, которые своевременное не появились, а жаль.

-Господа, - Илья Петрович выдержал паузу. Он отдавал себе отчет в том, что производит ослепительное впечатление своим энергичным, свежим и сверхаккуратным видом, той бюрократической самодостаточностью, которая позволяет всякого обладателя ее поместить в роскошную раму или даже в мавзолей сразу, без малейшей предварительной подготовки, какого- либо бальзамирования и сдувания несуществующих пылинок и исправления несуществующих изъянов.

- Господа! - (приподнятые и даже где-то “умытые” и “побритые” этим словом, присутствующие выпрямили спины, разгладили «бульдожьи» морщины и приподняли отекшие веки). - Да. Вы не ослышались. Именно господа. Надеюсь, что когда-нибудь именно так будут обращаться все граждане нашего Города друг к другу и даже в трамваях и на улице! Сегодня сто дней работы нашей администрации. Многое сделано, но еще больше предстоит нам сделать. И начинать нам как всегда приходится с самих себя! Каждому из нас должно быть дело до всего! Конечно, в пределах своей компетенции, но ведь мы не только чиновники, мы еще и люди! А пределов человеческой компетенции не существует! Но оставим пока это. Об этом мы поговорим позже и отдельно с каждым, - (на этом месте выступления Ильи Петровича присутствующие как-то незаметно покосились друг на друга, отодвинулись, а те, кому отодвинуться было некуда, сжались в комочек и утроили свое внимание в направлении мэра). - Сейчас не об этом! Не для этого я собрал вас сегодня здесь в столь ранний час. Властью, данной мне нашими избирателями, я объявляю наш Город на осадном положении, а всех присутствующих членами Городского комитета по чрезвычайному положению. Судьба нам посылает испытания. На наш Город упал метеорит.

Секунду присутствующие переваривали сообщение, затем начальник финансового управления Коновалов Ефим Ефимьевич, человек очень худой, очень точный и навсегда далекий от мистики и вымысла, осторожно переспросил:

- Кто ... упал?

- Метеорит. Небесное тело.

Ефим Ефимьевич задумался на секунду и в нарастающей гнетущей тишине, пытаясь на ходу просчитать варианты злого умысла, сокрытия растрат и гнусного непротивления злу, прошелестел:

- И ... куда же?

И словно вдогонку этому невинному вопросу народ задвигался, зашуршал, зашевелился, и, обрывая эту нарастающую цунами, Илья Петрович предоставил слово начальнику Городского управления внутренних дел полковнику Лафетову Сергею Сергеевичу.

Стоит посмотреть в лицо любому чиновнику, практически сразу и легко можно определить, был ли этот чиновник когда-нибудь интеллигентным человеком или не был никогда. По лицу Лафетова этого определить было нельзя. По нему вообще ничего определить было нельзя. Своим видом он более всего напоминал статую командора, вызывая священный трепет даже у тех, кому бояться было нечего по причинам отсутствия вообще каких-либо деяний либо из-за незначительности содеянного и малоценности украденного. К счастью, этот лафетовский налет монументальности и мистицизма проходил, стоило ему только открыть рот. Лафетов пошелестел бумагами и, слегка согнув за небольшой трибункой лампасы, доложил:

- По поводу известных мне обстоятельств происшествия могу показать следующее: неизвестный предмет, предположительно метеорит, примерно в ноль-ноль часов тридцать пять минут пролетел над нашим Городом по направлению с северо-востока на юго- запад и, постепенно снижаясь, упал во дворе дома номер двадцать три по улице Емельяна Пугачева, чем вызвал разрушение и пожар хозяйственной постройки, предположительно сарая. По ходу пролета предмета над Городом наблюдалось малиновое свечение, звук, напоминающий скрежет гвоздя при проведении им царапины на крыле автомобиля марки “Мерседес” кузов Е триста двадцать, и запах, напоминающий запах настоя корня валерианы, смешанного с пивом «Речное» в пропорции один к двум. После прибытия на место посадки указанные звук и свечение исчезли, а запах был отнесен ветром к северу, где в течение сорока минут наблюдалось скопление животных семейства кошачьих, рассеянное жителями Приморского бульвара к двум часам ноль- ноль минутам. Незамедлительно после получения в ноль-ноль часов пятьдесят пять минут сообщения от патрульного постового Борискина о пролете и падении небесного тела руководством управления внутренних дел были осуществлены следующие мероприятия: первое - объявлен план “Тунгуска”, второе - создан штаб выработки мероприятий по управлению возникшей ситуацией, третье - весь личный состав переведен на усиленный вариант несения службы , четвертое - к месту предполагаемого падения предмета был отправлен патрульный автомобиль.

- Извините, - Илья Петрович внимательно осмотрел зал, - Сергей Сергеевич, объясните, пожалуйста, членам комитета, что такое план “Тунгуска”.

Лафетов потерялся на мгновение, потом уперся тяжелым взглядом в разложенные перед ним листки и сказал:

- План “Тунгуска” - это специальный план оперативных действий, разработанный в нашем управлении на случай нестандартных ситуаций, таких как космические катастрофы, высадка инопланетян, необъяснимые события, война с силами НАТО, возможное свершение религиозных предсказаний и случайное нажатие президентом красной кнопки. Назван в честь Тунгусского метеорита, - Лафетов обозрел присутствующих свинцовыми глазками со смещенным центром тяжести из-под колючих бровей и, сплачивая их в единый и неразделимый монолит, внушительно добавил: - Является секретным и разглашению не подлежит.

- Надеюсь, что это понятно всем? - Илья Петрович тщательно “рентгеноскопировал” присутствующих, - Продолжайте, Сергей Сергеевич.

- Продолжаю, - продолжил Лафетов, - Четвертое. К месту предполагаемого падения предмета был отправлен патрульный автомобиль. Однако связь с ним была потеряна. После этого специальной поисковой группой с участием главного врача Городской станции эпидемиологического контроля Софьей Ивановной Гогенцоллер и начальником отдела пожарной охраны майором Снуровым Юрием Георгиевичем, а также при помощи личного состава морского училища и лично капитана третьего ранга Пешеходова Николая Борисовича был обследован район падения предмета. Было обнаружено, что вокруг падения предмета образовалась зона поражения, внутри которой оказались ряд строений по улицам Парижской коммуны, Бакинских комиссаров и прочим прилегающим улицам, вплоть до Сельского шоссе. Обнаружив зону поражения, руководство управления в моем лице приняло решение о поднятии личного состава управления по тревоге. В настоящий момент район падения предмета оцеплен. Предположительно жертв нет. У меня пока все.

- Есть ли вопросы? - Илья Петрович поднялся. Члены комитета зашевелились. Вверх потянул руку заведующий Городским управлением народного образования Пичугин Николай Николаевич:

- У меня вопрос к Софье Ивановне, - ( Софья Ивановна зашелестела многочисленными юбками и приподнялась). - Софья Ивановна. Сейчас, слава богу, детей в городе немного, но, тем не менее, экзамены. Скоро выпускные вечера. Что такое зона поражения и какого поражения? Насколько это опасно и какие средства защиты существуют?

- Разрешите, Илья Петрович? - Софья Ивановна вздохнула и, направив взгляд в затылок Пичугина, ответила, - Пока никакого изменения радиационного фона, никаких других излучений или химических веществ в районе падения небесного тела не обнаружено. Более того, предварительный анализ проб воздуха, воды и почвы также не дает никаких оснований предполагать возможность отравления или заражения места или участка местности какими либо бактериологическими культурами. Однако происходящие события дают мне основания полагать, что необходимо принимать самые жесткие меры по недопущению жителей Города в район катастрофы.

- Катастрофы? - удивился Пичугин.

- Именно, - разволновалась Софья Ивановна, - В зону поражения попали экипаж пожарной и патрульной машины пожарной охраны, две санитарных машины, патрульная машина милиции, два трамвая и дежурная машина трамвайного депо. Кроме этого, туда забрели несколько милиционеров и курсантов морского училища. Никто из них пока не погиб, - Софья Ивановна подняла руку, - не волнуйтесь, никто из них пока не погиб, но, насколько мы можем судить, наблюдая за их действиями в оптические приборы с окружающих Зону девятиэтажек, они как бы попали под действие не фиксируемого нашими приборами излучения, вызывающего состояние, напоминающее наркотическое опьянение. Они беспричинно смеются, некоторые танцуют, плачут и так далее. И все они стремятся к центру зоны, то есть месту падения небесного тела. Но мы не знаем, каково дальнейшее действие этого излучения!

- Ничего, скоро узнаем, - Илья Петрович прищурился. Пришло время выслушать чужие мнения, чтобы убедиться в единственной верности своего, уже принятого плана действия, - Какие будут соображения? Иннокентий Архипович?

Иннокентий Архипович Глухер, первый зам Ильи Петровича тоже был человеком интересным, хотя и непримечательным внешне. Он пережил уже четыре администрации в силу своих совершенно непостижимых способностей решать любые проблемы и во всех оставался первым заместителем главы администрации. Любой вопрос он мгновенно превращал в восклицательный знак. В свои сорок с небольшим Иннокентий Архипович был абсолютным альбиносом, принимаемым повсюду за абсолютно седого человека, а голова его, видимо из-за постоянного затыкания ею дыр и прорех в городском хозяйстве, приобрела вид пробки от шампанского с примятым затылком, толстыми обвислыми щеками и тонкой шеей.

- Ну?! Иннокентий Архипович?

- Решим, Илья Петрович! Какая задача? Что надо сделать?

- Садитесь, Иннокентий Архипович! Задача будет поставлена, не сомневайтесь! Сейчас нам надо осмыслить ситуацию. Неправильно поставленная задача может привести к неправильному решению! Нерон Иванович! Как таможня смотрит на факт прилета метеорита?

Из-за стола поднялся начальник таможенного терминала Кротов Нерон Иванович. Вот уже три месяца с того момента как из кресла начальника отдела снабжения Главного Городского треста он перекочевал в таможню, с его лица не сходила печать нечаянной радости и шального удивления. Наверное, такие лица имеют обладатели выигрышных лотерейных билетов в момент получения выигрыша. Нерон Иванович озабоченно причмокнул мокрыми губами и развел большими руками, но не в стороны, а как бы подгребая под себя:

- Это зависит от многих причин, - Нерон Иванович закатил глаза к потолку, послюнявил палец и, как пересчитывают купюры, начал пересчитывать свои бесчисленные подбородки, - Во-первых, из какой страны прибыл этот метеорит, его возраст, техническое состояние, объем двигателя, вообще все, что указано в таможенных документах. Затем его надо проверить по учетам…

- Стоп, стоп, стоп! - Илья Петрович замахал руками, - Владимир Ильич, разбудите его! ( Владимир Ильич Барханов, прокурор Города, постоянно страдающий от невозможности в полную силу обвинять и карать, немедленно ткнул Кротова локтем в низ живота, отчего по телу Нерона Ивановича прошла легкая рябь, переходящая в плавное волнение).

- Нерон Иванович! - продолжил Илья Петрович, - Вы не поняли! Речь идет о природном явлении! Может быть, еще кто-то не понял? Василий Николаевич? Вы знаете что такое метеорит?

За спиной Ильи Петровича появилась согбенная фигура Василия Николаевича. Василий Николаевич был вторым замом Ильи Петровича, и сам свою должность называл Городским громоотводом. Он притягивал к себе все Городские несчастья и негласно среди горожан считался виновником всех бед, коих им не удавалось избежать. Этому способствовали: буква «Й» в конце его фамилии, жесткие курчавые черные волосы, бесцветные страдальческие глаза человека с больной то ли печенью, то ли совестью и здоровый румянец на щеках, несмотря ни на что.

- Безусловно, Илья Петрович, - вздохнул Василий Николаевич, - Метеорит есть небесное тело, пожаловавшее в нашу атмосферу из космоса и достигшее поверхности Земли.

- О! - поднял палец Илья Петрович, - Небесное тело!

- Тело? - встревожено переспросил Лафетов.

-Сергей Сергеевич! - успокоил его Грядищев, - Это не то тело, про которое Вы подумали. Но я вижу, что некоторые слишком легкомысленно относятся к происшедшему! Не забывайте про всякие излучения и облучения! Кто его знает, где он там летал?! И упал он в мало, но населенной части нашего Города! Никому сегодня ночью не привиделись ряды черных гробов вдоль дороги?! А?! Все проснулись?!

Присутствующие непроизвольно представили караваны катафалков, одновременно вздрогнули и заерзали на своих местах.

- Спокойно! - оборвал возникшее гудение Илья Петрович, - Спокойно. Ситуация под контролем администрации. Сейчас я хочу довести до сведения присутствующих информацию о наших дальнейших действиях. Напоминаю, в Городе объявлено осадное положение. Это значит, что на всех въездах и выездах будут установлены пропускные пункты и будет вестись контроль и проверка документов. В семь часов ноль-ноль минут по местному радио и телевидению будет передано мое обращение к народу, которое успокоит народ и не допустит паники. Тем не менее, нами установлены два кольца оцепления: первое по периметру Зоны, надеюсь, мы не будем больше добавлять слово “Поражения”, второе кольцо в радиусе триста метров от первого. Нашими силами мы предпримем меры по вызволению попавших в Зону и их последующей временной изоляции. Нашими силами мы предпримем меры по изучению и оценке настоящего явления. На время разрешения кризисной ситуации руководство городской жизнью переходит к назначенному мною комитету в лице всех присутствующих со мною во главе. Штаб комитета будет располагаться в непосредственной близости от Зоны на улице Миклухо-Маклая, на территории Городского сквера. Представители МЧС и Президента извещены, план наших действий одобряют и скоро прибудут на место. Предлагаю на этом первое заседание Комитета закончить и собраться в полевом штабе в восемь часов ноль-ноль минут. Да. Движение трамваев будет организовано по маршруту номер два. Маршрут номер один и номер три находятся в пределах Зоны. И, надеюсь, что нам не придется повторять вторично - полная секретность! Конкретные задания члены комитета получат в полевом штабе. Есть еще вопросы? Что? Что еще, Николай Николаевич?

- Извините, Илья Петрович, а как установили границы Зоны, если приборы не регистрируют никаких излучений?

- По цветам.

- Не понял, Илья Петрович, - снял очки Пичугин.

- По цветам, Николай Николаевич. В пределах Зоны все цветет.

Что-то было не так. Привычно и буднично кричал петух во дворе. Щебетали более мелкие и, наверное, еще более глупые птицы. Ярким кружевным узором отпечатывалось на желтом крашеном полу солнечное окно. Покачивался самодовольный фикус от шального ветерка. Почему мы понимаем, что были счастливы только тогда, когда счастье уже смотрит нам вслед? Куда мы спешим? Может быть, действительно что-то есть там неведомое за гранью, за горизонтом, за ужасающим “ничто”, если гонит нас туда бесчисленным косяком время, как гонит серых гусей на холодный север безусловный и неумолимый инстинкт? Или не все в воле нашей? И мы просто несемся по ухабам за уходящим поездом, как собачка, пристегнутая к последнему вагону тяжеленной цепью, более тяжелой, чем она сама?

Что-то было не так в это утро в окружающем пространстве. Павлик привстал на кровати, сбросил с себя одеяло и опустил босые ноги на холодный пол. В комнате стояла на коленях бабушка и молилась. Она шептала что-то невнятное, напевала, причитала, даже стонала, как иногда стонут старые колдуны-индейцы в американских фильмах, и тыкала, тыкала, кланяясь, щепотью пальцев в лицо, живот, плечи, в лицо, в живот, в плечи, в лицо, в живот, в плечи... Павлик посмотрел в передний угол, где за малиновой лампадой, в черной, проолифленной глубине жили миндалевидные глаза, и почувствовал, что ему надо уйти. Он взял свои джинсы, превратившиеся от старости в шорты, майку, сунул ноги в истоптанные кроссовки и вышел в сени. Сени существовали таинственной жизнью нелепых старинных предметов, пыльных сундуков, цветных узлов и полосок света, пробивающихся через узкие щели в неожиданно высокой крыше, и встретили его настороженной прохладой. Павлик поплевался зубной пастой и погремел умывальником, пытаясь смочить кончиками пальцев только глаза.

- Ну, вот еще! - бабушка, веселая и помолодевшая, была уже рядом, - Так не пойдет. Кто ж так умывается? Кто у меня внук: мужик или неизвестно кто? Ну-ка! Водичка, водичка, умой Павлику личико!

Она набрала в сухую, скошенную ревматизмом ладошку воды и, слегка придерживая его другой рукой за затылок, растерла по лицу, шее, ушам, норовя пустить холодную струйку между его загорелых лопаток, и, не прислушиваясь к жалобному поскуливанию, вытерла жестким полотенцем. На столе уже стоял стакан молока, лежали куски черного хлеба, приобретшие на солнечном подоконнике особый хрустящий аромат, сквозь зелень укропа парила свежесваренная картошка. Что может быть вкуснее?

- Павлик! - голос бабушки раздавался уже со двора, - Ешь за столом!

Где там! Запихивая хлеб в карман, вытирая с лица молоко, Павлик уже летел с крыльца, через палисадник с анютиными глазками, в калитку и на улицу.

Что-то было не так. Заросшая зеленой травой улица Емельяна Пугачева одним своим концом ныряла в переполненный бурьяном овраг, вторым, минуя два десятка домов, упиралась в улицу Парижской коммуны как раз между улицами Муромская и Розы Люксембург. Ничего особенного в самой улице Емельяна Пугачева не было. Может быть, только особенная воинственность отличала его мальчишек, поэтому их соперники с улицы Водопьянова, приходившие иногда драться, собирая по дороге сторонников, проживающих либо на улице Бакинских комиссаров, либо на улице Степана Разина, параллельных улице Пугачева, убегали, как правило, обратно на свою улицу Водопьянова напрямик через овраг, вытаптывая полутораметровую крапиву и размазывая по лицам кулаками кровь пополам со слезами. Именно поэтому учащиеся ближайшей школы, вопреки историческим реалиям, твердо считали, что Емельян Пугачев был гораздо круче Степана Разина и неоднократно бивал его при личных встречах.

Что-то было не так. Через два дома в сторону оврага, у дома Семена Пантелеева, стояла большая красная пожарная машина. Двери ее, как и калитка в заборе Пантелеева, были открыты, но никакого движения, шума, пожара или пепелища видно и слышно не было. На крыле машины лежал безобразно толстый черный кот и жмурился на низкое солнце. Павлик оглянулся. На полпути к улице Парижской коммуны у дома номер девять прыгала через скакалку вредная девятилетняя девчонка Наташка, “десантированная”, как и Павлик, к своей бабушке на все лето. Павлик засунул руки в карманы и, всем своим видом показывая полную независимость и пренебрежение подобной мелюзгой, двинулся вдоль по улице. Наташка перестала прыгать, поковыряла замечательным грязным пальцем в не менее замечательном носу и “брякнула”:

- А у меня бабушка умерла.

- Да ну! - перехватило дух у Павлика.

- Дурак! - поняла Наташка, - Не эта! Не баба Дуся! Ну, дурак! Фу!

Она поплевала во все стороны и, оглянувшись, постучала себе по голове.

- Сама ты дура, нашла, чем хвастаться! - “ приговорил” ее Павлик.

- А кто хвастает? Кто хвастает? - заволновалась Наташка, - Ты в духов веришь?

- В каких таких духов?

- Известно каких, в мертвых!

Павлик мгновенно прикинул, не вызовет ли его ответ непоправимой утраты авторитета или града насмешек, и неясно буркнул:

- Ну?

- Ну! - оскорбилась Наташка, - А я видела!

- И чего ты видела?

- Сам знаешь, чего, духов!

- Где!?

- Где надо! Когда бабушка умерла, мама достала ее венчальную икону. Там было две свечки, которые бабушка и дедушка держали в руках, когда их венчали. Дедушкина свечка была короче в два раза, потому что ее зажигали, когда дедушка умер. Это давно было. Меня тогда еще не было. Мама тогда была еще маленькая, как я сейчас. Мама поставила свечки у головы бабушки и, когда ее старушки отпевали, зажгла обе свечки. Сначала они обе горели, потом дедушкина свечка стала гореть медленно, а бабушкина быстро, а когда они сравнялись, то они стали гореть одинаково и погасли одновременно секунда в секунду. Понял?

- И что?

- Что и что?

- А духи?

- Дурак, это же дедушкин дух к бабушке приходил, показывал ей дорогу на тот свет!

Павлик оглянулся, поймал спиной пробежавший холодок:

- Ну и дура же ты, Наташка! Да еще и неумытая какая-то. Может, хрюкнешь?

- Сам ты дурак! - крикнула Наташка, отбежав поближе к своей калитке, - А у тебя штаны драные, трусы сквозь дырки видно. И ты сам три дня не умывался! Тебя бабушка твоя по утрам умывает!

Павлик прикинул, сможет ли он одним прыжком достать вредную девчонку, чтобы щелкнуть по ее косичкам звонким щелбаном, но потом решил, что не сможет, да и что с нее взять, пускай живет пока. Он повернулся уже, было, в сторону оврага, где им замысливались еще позавчера скрытые подкрапивные ходы через бурьян, как вдруг увидел странного молодого человека. Человек медленно шел вдоль забора, перехватывая руками штакетник, и что-то говорил.

- Что с Вами?

Человек затравленно оглянулся, остановился на мгновение, затем негромко выругался и снова попытался идти вдоль забора, вращая ничего не видящими глазами. В доме Наташкиной бабушки послышался звон кастрюль, скрип половиц, из небытия возник свист приемника, превратившийся в голос Грядищева Ильи Петровича:

- Поэтому я прошу всех граждан нашего Города соблюдать полное спокойствие и порядок. Никакой эвакуации не предвидится, упавший на наш Город метеорит никакой опасности не представляет и сейчас изучается нашими учеными. Район падения оцеплен, доступа к месту падения пока нет, так что прошу вас отправляться как обычно на работу. Все будет в порядке!

Человек у забора прислушался и вдруг неудержимо заплакал, всхлипывая и повторяя:

- Я это. Я. Это я. Я. Я. Это я. Я это. Понимаете!? Я! Я это!

Это был Антон Брысин.

Что такое авторитет? Замечательная штука! Даже если он не заслуженно приобретенный, а наследственный или корпоративный! Цепляешь на лацкан значок Гвардии, и плечи становятся шире, грудь выгибается колесом, в глазах появляется блеск, а ноги передают ощущение земли на корпус без унизительной дрожи в коленях! Да. Почти все мы фетишисты. Если бы еще все эти наши спасительные амулеты, эполеты и прочие предметы принимали на себя ту нервную нагрузку, которую нам приходится испытывать в минуту действительных испытаний. Но в этом случае все мы стали бы эзотеристами, а это еще более непонятное слово.

Михаил Михайлович Калушенко эзотеристом не был. Он был майором внутренних войск, уполномоченным министерства по чрезвычайным ситуациям, и авторитет этого достойного ведомства приподнимал его выше самого себя, так что в вертолете, который нес Калушенко, трех сержантов и массу груза, существовали две подъемных силы: первая - непосредственно от винта, вторая - от авторитета МЧС через ауру самого Михаила Михайловича. О последствиях и обязательствах, проистекающих из этого авторитетного положения, Калушенко пока не задумывался, потому что, во-первых, в деле спасения жителей нашей многострадальной страны от множества обрушившихся на них неприятностей никаких решений ему принимать пока не приходилось, так как всегда находился кто-то более подверженный эмоциональным порывам и действенному состраданию, чем он, во-вторых, задумываться ему особенно было нечем. В этот раз старшим был он, но по второй причине из перечисленных он чувствовал себя прекрасно и даже напевал что-то, неслышное за ревом вертолетного двигателя.

- Где садится будем!? - проорал ему на ухо пилот.

- Прямо в Городе. Где-то в юго-восточной части у них штаб! - ответил Калушенко и выглянул в приоткрытую дверь. Город, нанизанный на автомобильную трассу имперского значения, как кусок шашлыка на изогнутый шампур, блестел в лучах утреннего солнца влажными, только что политыми улицами, кудрявился покрытыми июньской листвой липами, улыбался рядами белоснежных девятиэтажек.

- Вон туда!

- Куда?

- Да вот же! Видишь палатки, флаги, вон там, где танк! Только аккуратно! Давай на кольцо!

Пилот проорал что-то по поводу инструкций, затем плюнул, сел за рычаги и, сказав что-то уже совсем неслышное в адрес Калушенко, повел машину вниз. Калушенко зажмурил глаза. Близился его звездный час, там, на земле, где валяется этот кусок метеоритного железа, там, где через час два засверкают блицы фотовспышек, где протянутся микрофоны и видеокабели, там его узнает вся страна. Там его шанс, не использовать который он просто не имеет права.

-Сели.

В оглушившей тишине пилот снял с головы шлем и неодобрительно посмотрел на Калушенко. Все пилоты обладают определенной степенью проницательности, поэтому доброжелательного взгляда у пилота не получилось. К счастью, Калушенко проницательностью не обладал. Он открыл глаза и увидел, что вертолет стоит, уныло опустив лопасти, посередине заросшего травой трамвайного кольца, что сразу два трамвая, удивленно позвякивая, огибают это кольцо, чтобы подобрать нескольких оторопевших пассажиров и скрыться за поворотом.

- Слушай мою команду. Пилот остается старшим. Наблюдать за вертолетом, никуда не отлучаться. Личный состав в полной амуниции стройся!

Пилот громко и демонстративно высморкался, личный состав лениво выбрался на траву и выстроился по росту. Припадая на отсиженную в вертолете ногу, Калушенко осмотрел строй, проверил натяжение поясных ремней, чистоту воротничков и длину причесок и скомандовал:

-Направо! Левое плечо вперед шагом марш! Направление парковые насаждения, флагшток с государственным флагом. Ровней держать строй! Левой, левой! Раз! Два! Ровнее строй!

Вы думаете, что история - категория самообразующаяся? Да. Если поделить ее на вклад каждого, то каждому достанется совершенно незначительная роль. Но статистика - вещь обманчивая. Вам говорят, что средний доход на каждого жителя вашей страны составляет вот такую-то небольшую сумму, а вы смотрите на роскошные виллы государственных чиновников, получающих неприлично маленькие зарплаты, и понимаете, что фактический средний доход на каждого жителя Вашей страны еще меньше. Так что история вещь самообразующаяся только тогда, когда вы наблюдаете за ней из своего окна. Но не рассчитывайте на свою предначертанную индифферентность, закружит, завертит, как щепку в водовороте, соскоблит с подоконника, расплющит об асфальт, накормит обглоданными кем-то хлебными корками, и, слава богу, если оставит в живых вас, ваших детей... Может быть, слава богу, если не оставит в живых? Нам бы не в рубашках, а в касках и бронежилетах рождаться...

Илья Петрович не ждал от этой жизни ничего хорошего. Все хорошее, что было необходимо ему и его окружающей среде (от собственной квартиры до собственной страны), он организовывал для себя сам. Из всех наркотиков и горячительных напитков он по- настоящему признавал только легкое опьянение от власти, причем от власти полезной, успешной и выдержанной. Он создавал свою историю сам. Он дарил себе и своему Городу праздники и памятные события, он строил памятники архитектуры, он порождал слухи, предания и сказания. Он не был Наполеоном, но он и не хотел быть Наполеоном. Ему не нужна была история ради истории. Ему нужен был благополучный финал . Или, что еще лучше, бесконечный благополучный сериал. И в этом смысле он был нужен и полезен своему Городу и любим своим Городом, как и каждый случайно оказавшийся нормальным начальник после бесконечной череды идиотов, дураков, воров, трусов и прочих проходимцев, или вроде бы нормальных людей, но портящихся на глазах или неспособных хитрым маневром парусов двигаться против ветра, меняя галсы. Был ли он в чем виноват перед своим Городом? Есть вещи, которые становятся известны только перед судом Господним. И некоторые верят, что он однажды случится. Но это потом. Может быть. Сейчас он создавал Историю.

- Илья Петрович! - окруженная развивающимися юбками, как капуста, которая так и не пошла в кочан, а ограничилась листьями, за ним семенила Софья Ивановна Гогенцоллер, оттесняя и двух его заместителей, и всех помощников, и охрану сразу.

- Да, Софья Ивановна, - сосредоточенно вышагивая по территории сквера, превращенного в палаточный городок, отвечал Илья Петрович.

- В зоне карантина до сих пор нет не одной походной кухни! Палатка драная! А если дождь? Из чего делать туннель для проведения инфицированных на территорию карантина?

- Территорию карантина огородили?

- Заканчиваем! - выскочил вперед, как велосипедист при финишном спурте, Иннокентий Глухер. - Колючая проволока по периметру на столбах плюс путанка и вторым периметром рабица.

- По углам поставьте вышки!

- Волейбольные пойдут?

- Пойдут. Что с тоннелем?

- Изучаем вопрос!

- Езжайте в “Хозяйственный ”, получите все компактные теплицы, делайте тоннель из теплиц!

- Понял! - восхитился Иннокентий и унесся исполнять очередное пожелание «Алладина».

- Илья Петрович! - судорожно вмешался Ефим Ефимович, - Нет денег! Совсем нет!

- Как нет? - удивился Илья Петрович, - Ефим Ефимович, куда Вы их деваете?!

Ефим Ефимович вздрогнул, закатил глаза и затрясся всем телом, демонстрируя административный апокалипсический удар, представляющий собой что-то среднее между приступом эпилепсии и методом полной «несознанки» на допросе у следователя.

- Ну, ну! - Илья Петрович похлопал Ефима Ефимовича по спине. - Не стоит! Вы же не нарком Семашко, в конце концов! Как будто Вы не знаете, откуда берутся и куда деваются деньги! Александр Александрович! Вадим Андреевич!

- Слушаем!

К Грядищеву подбежали начальник налогового управления Прицелов Александр Александрович и начальник налоговой полиции Прикладов Вадим Андреевич.

- Ну что, дорогие наши карающе-сберегающие органы? Не пора ли нам потрясти наши маленькие «газпромчики»?

- Пора! Давно пора, Илья Петрович! - согласились оба.

- Давайте, трясите! Только ветвей не обломайте. Разрослись наши олигархи! Соком налились! И при этом никакого уважения к городскому бюджету! Вот Вы, Александр Александрович, давно нефтебазу проверяли?

- На той неделе, - прошелестел Прицелов.

- Ну и что?

- Нормально. Есть мелкие недочеты. Недоимки. Ошибки. Штраф засандалили ему на пятьдесят тысяч!

- Ах, Александр Александрович! Пятьдесят тысяч рублей! Комариный укус Горелову эти Ваши пятьдесят тысяч! Вы знаете, что по отчетам наши заправки продали столько бензина, что на каждую машину в Городе в прошлом году пришлось аж по четыре литра! Канистра на пятерых! Они что у нас, на воздухе ездят?!

- Илья Петрович! - слегка заикаясь, вмешался Прикладов. - Р-работаем! В- выявляем и п-пресекаем! Вот готовим на завтра облаву на ларьки!

- Вадим Андреевич! Какая облава?! Вы знаете, что мне директор вермишелевого завода Погосян сказал на прошлой планерке? На которого вы облаву устраивали во вторник? Достали вы его, говорит! Он за неделю до Вашей облавы получил шестьдесят четыре звонка с предупреждением, что облава состоится! И это при Ваших двадцати восьми налоговых полицейских!

- Илья Петрович! Облава была успешной! Нашли двадцать коробок неучтенной вермишели!

- Двадцать коробок? Это вам Погосян из жалости оставил! Вот если бы вы нашли двадцать эшелонов с водкой, тогда конечно! Хотя, судя по личным особнякам некоторых ваших сотрудников, двадцать не двадцать, а десять эшелонов вы точно нашли! Как-то странно вы работаете! Параллельно нашим неплательщикам налогов! Никак вы с ними что-то не пересечетесь! Или слишком много родственников, друзей и знакомых у вас в Городе? Смотрю я на вас и понимаю, почему русичи Рюрика на Русь приглашали! Человеку со стороны, да еще с дружиной, порядок навести было несравненно легче: свои зажирели, родственниками и скарбом обросли!

Прикладов и Прицелов, на лицах которых в бледности посеревшей кожи уже начинало растворяться их беззаботное и успешное «вээлкаэсэмовское» прошлое, испытывали приступ чиновничьей лихорадки. Они судорожно облизывали губы и приближались к тому состоянию, в котором уже находился Ефим Ефимович Коновалов.

- Ну, ладно, - Грядищев достал носовой платок, промокнул лоб, - жарковато. Как насчет рыбалки? Сан Саныч? Может, махнем на Ваше место в следующую субботу?

Александр Александрович кивнул головой и даже открыл рот, но сказать ничего не смог, похлопал губами, как рыба, вытащенная на берег, растопырил «жабры» и беспомощно опустил «плавники».

- Значит, так, - Грядищев достал записную книжку, - берете Ефима Ефимовича и дуете к олигархам. Метеориты не каждый день падают, пусть раскошелятся. Сколько - не говорите. Проверим, насколько у них совести и патриотизма. Вы у меня как три богатыря на границе русской земли! Давайте, ребята, надобно съездить в орду.

«Богатыри» судорожно закивали головами.

- Первое. Нефтебаза. Горелов Иван Семенович. Скажете, что главный врач городской больницы его «экологически чистым, неэтилированным» бензином катализатор на своем «немце» запорол. Затем к директору кирпичной фабрики Гжельскому. Кирпич не макароны, не успеет излишки спрятать. Двое пусть кирпич считают, один с Гжельским идет кофе пить. Или то, чем угощать будет. Но не увлекаться! Затем на колбасный завод, к Мясоедову. Тьфу! Фамилию хоть бы поменял. Потом на шиферную фабрику к Мзиури. Мзиури скажите, если он будет опять бартер предлагать, я с его особняка медь сдеру и его же шифером накрою! Да! И не забудьте это СП. Русско-эфиопское. Как его. «Эфрус». Уже два года, как банановые теплицы пустили, а бананы все из-за рубежа гонят! И чтобы особенно не давить! Вежливо и на «Вы»! А то когда Лафетов последний раз ресторан «Белогвардейский» с ОМОНом проверял, половину городской администрации на пол положил. Олигархи это наш золотой фонд! Золотой запас Родины! Почти НЗ! Понятно?

- Понятно! - приободрено отсалютовали «карающе-сберегающие» органы.

- Софья Ивановна! У Вас в эпидемотряде женщины есть?

- У нас почти все женщины!

- Так зашейте же палатку! Эй! - Грядищев запрыгнул на дымящуюся походную кухню, взял у молодого матросика черпак, попробовал. - Нормально. Посолите еще чуть- чуть. Забирайте, Софья Ивановна.

- Что забирать?

- Кухню! Подойдите к Пешеходову Николаю Борисовичу, пускай цепляет и отгоняет на территорию карантина, пока там нет потерпевших.

- Ой, спасибо!

- И оденьте же белый халат, это дисциплинирует окружающих. Виноградов!

- Я! - отозвался грузный мужчина в строительной каске, оказавшийся комендантом здания городской администрации или, как его называл Грядищев за отличные административные способности, Глухер номер два, а по общему умолчанию - Глухарь.

- Сколько флагштоков поставили?

- Десять!

- Вася, сколько нам надо?

Из-за спины Грядищева выдвинулся Василий Николаевич и зачитал:

- Триколор, городской герб, Андреевский, знамя победы, флаг ФСБ, ФАПСИ, ЮНЕСКО, МВД, Областной, вон, кажется, вертолет МЧС приземлился.

- Пока хватит. Виноградов, поднимай флаги, триколор и городской на одно полотнище выше остальных , подойди к Пичугину, кровь из носа, чтобы бойскауты охраняли флагштоки. Да! Пускай им Пешеходов кортики выдаст. Под мою личную ответственность, но если что, Пичугину голову откручу! Где научная экспедиция?

- На периметре.

- Как вернутся, в штаб. Оперативка через пять минут. Семенов.

- Я, - выплыл из толпы один из двух молодых людей, с трудом умещавших свою кубатуру внутри безразмерных пиджаков.

- Бегом на периметр, Федоткина и Вангера на оперативку.

- Слушаюсь, Илья Петрович.

- Вы мэр?

Грядищев повернул голову, и это движение мгновенно было повторено всей его кавалькадой как хорошо отрепетированное па прекрасным танцевальным ансамблем. Перед ними остановилась странная процессия, состоящая из трех, взопревших от непосильной ноши, солдат и высокого худого майора с некачественными усиками и глазами председателя колхоза, все еще уверенного в том, что пшеница растет по команде: “раз, два”.

- Да. Я мэр этого прекрасного Города. Илья Петрович Грядищев. А Вы кто? И как Вы попали за оцепление?

- Майор Калушенко. Посланы к Вам, можно сказать, с неба. Министерство по чрезвычайным ситуациям. Хотел бы приступить к руководству.

- К руководству чего?

Калушенко сделал паузу. Урожай почему-то не давал всходов. Он моргнул несколько раз, глядя в участливые глаза мэра, и объяснил медленно и более доходчиво:

- К руководству чрезвычайной ситуацией, возникшей в связи с падением на ваш Город небесного тела предположительно метеорита.

- Ах, вот Вы о чем! - Грядищев рассмеялся, обнял Калушенко за плечи. - Непременно! Как только возникнет чрезвычайная ситуация. Пока все идет по плану. Ну, Вы же должны быть в курсе! Вы же посланы к нам небом, просите, с неба. Согласно законам небесной механики по расчетной траектории на наш Город упал метеорит. Не могу сказать, что мы его ждали именно сегодня, но где-то мы предчувствовали. Что-то такое должно было произойти. И мы не ошиблись. Никто не погиб. Практически ничего не разрушено. Все в полном порядке. Мы на то здесь и поставлены, чтобы никакая чрезвычайная ситуация не произошла! Но если она все же случится, Вы непременно приступите к руководству. А пока, пожалуйста, вон к той палатке с буквами МЧС. Обживайте свой командный пункт.

- Не понял! - удивился Калушенко, - А как же? Указания? Команда? Связь?

- Факс Вас устроит?

- Да. Но...

- Никаких но! Гусев!

- Я! - шевельнулся второй предмет мебели в окружении Грядищева.

- Покажите майору Калушенко его командный пункт. И солдат разгрузите и накормите! И дайте ему факс!

- Но в его палатку не проведена телефонная линия.

- Это мы обсудим после, Вы факс ему дайте...

- Ну? - Гусев смотрел в лицо немаленького Калушенко сверху вниз под углом сорок пять градусов, - Изволите пройти?

Калушенко молчал. По нему только что проехал танк, и гусеницы отпечатались у него на груди. Сердце стучало медленно и с оттяжкой, и все время попадало по вискам.

- Павлик!

Наташка высунула из-за спасительной калитки нос.

- Чего тебе?

Антон Брысин сидел на траве у забора, закрыв невидящие глаза, и молчал.

- Он спит?

- Не знаю, - Павлик присел на корточки, пригляделся. Какое это странное и жуткое зрелище - заплаканный мужчина. Почему-то раньше он думал, что плакать умеют только женщины и дети.

- Павлик! Он спит?

- Отстань, малявка!

- Павлик! Может быть, он уже умер!?

Антон шевельнулся, подтянул к подбородку колени и сжался в несуразный угловатый ком.

- Лучше бы я умер. А, может быть, я уже умер?

- Не обращайте внимания, - извинился Павлик, - она маленькая. Дурочка еще.

- Лучше быть еще дурочкой, чем уже дураком! - подала голос Наташка.

- Кажется, я смогу оценить только второе, - сказал Антон и, цепляясь за штакетник, встал, - пошли.

- Куда? - удивился Павлик.

- Ты что, не слышал? Здесь где-то рядом упал метеорит. Пошли туда.

- Но Вы же ничего не видите.

- Ты меня поведешь.

- Да? - в голове Павлика мелькнула жуткая сцена из книги “Остров Сокровищ”, в которой мерзкий и страшный слепой вцепился своими железными пальцами в плечо главного героя. Эта перспектива не вызвала у него никакого энтузиазма, он огляделся и увидел Наташку, жаждущую приобщиться к взрослой жизни. - Эй. Наталья.

- Чего?

- Хочешь посмотреть на метеорит?

- Ну.

- Бантик давай.

Наталья с некоторым недоверием и опаской стянула с косички полуразвязанный бантик и осторожно передала его Павлику. Павлик намотал один конец на руку, а второй сунул в руку Антону.

- Что это?

- Это бант. Лента. Будете держаться, чтобы знать куда идти.

- Я не знаю, куда идти.

- Здрасьте! - возмутилась Наташка. - Начинается! Ну-ка, давай сюда бант!

- Подожди! - отмахнулся Павлик. В его голове уже закрутилось большое летнее приключение, о котором можно будет рассказывать как минимум до Нового года. - А почему Вы думаете, что он вообще где-то здесь упал. Может, это вообще в другой стороне. Где- нибудь на Торпедной, или на Дачной, или вообще за речкой. И я как дурак поведу Вас туда на ленточке!

- Как два дурака, - вмешалась Наташка.

- И эту дурочку еще с собой брать! - продолжил Павлик.

- Это здесь, я видел.

- Чем видел? - съязвила Наташка.

- Я видел, как это пролетело в эту сторону. Сюда еще проехала пожарная машина, по-моему, был даже небольшой пожар. Мне показался дым на фоне звездного неба. Ну, а потом...

Он замолчал.

- И что потом?

- Потом меня как будто оглушило. Будто я перешел через какую-то черту. Короче, я брожу по этим улицам всю ночь и ничего не вижу. Вот, - он показал волдыри на руке и на шее, - забрел в какой-то бурьян, еле вышел.

- Так Вы совсем недавно совсем слепой? - удивилась Наташка.

- Наташка! - раздался из окна протяжный женский голос. - Завтракать!

- Иди, плюшками побалуйся, - посоветовал Павлик, - Сейчас тебя баба Дуся с ложечки покормит. А бантик я тебе верну, не бойся. Ты же меня знаешь.

- Уж знаю, - почесала Наташка затылок, на котором отпечаталось немало Павликиных щелбанов, - Но я быстро. Вы и моргнуть не успеете, а я уже опять с Вами буду! Вон пожарная машина-то!

- Смотри, не подавись! - крикнул ей Павлик вслед, - Ну. Пошли?

- Где пожарная машина? - хрипло спросил Антон.

- Да вон она, рядом. Да через четыре дома! Вы мимо нее прошли, когда из оврага выбирались. Да только Вы не бегите, а то еще лоб расшибете. Я же должен впереди идти.

- Что там лоб! - воскликнул Антон, одной рукой вытирая пот, другую выставив перед собой, как краб клешню, с зажатой между пальцев лентой. - Я ждал этого дня всю свою жизнь! И кто же мог подумать, что этот день станет самым черным днем в моей жизни! Ведь бывают слепые писатели, математики, музыканты, наконец! Но слепых астрономов не бывает! Как не бывает немых певцов, как не бывает безногих танцоров!

- Танец живота можно без ног танцевать! - приободрил Антона Павлик.

- Не утешай меня! - взвизгнул Антон.

- Да стойте же!

Павлик дернул за ленту и чуть не вырвал ее из рук Антона.

- Что?

- Да ничего! Вы чуть в машину не врезались!

Антон протянул вперед руку и нащупал холодный металл машины.

- А где пожарные?

- А я откуда знаю. Вон калитка у Семена Пантелеева открыта.

- Кто это, Семен Пантелеев?

- Да так, никто. Выпить любит.

- Пошли.

- Пошли. Только, если что, мне придется убегать. Вы тогда уж стойте, он с утра трезвый бывает, не должен драться.

- Если это здесь, то меня никто уже не сдвинет с места.

Павлик с опаской прошел мимо покосившейся калитки, обогнул вросший в землю на два подгнивших венца дом и вошел в сад, а точнее, в дикое буйство крапивы, лопухов и лебеды, поглотивших под собой вырождающиеся кусты смородины, умирающие от старости яблони и покосившийся сарайчик.

- О! Сарая нет!

- А что есть?

На месте сарая чернело пепелище, а вокруг в причудливых позах спали, оглашая округу богатырским храпом, несколько дюжих мужчин в форме пожарной гвардии. Павлик подошел поближе и увидел. На том месте, где раньше был сарайчик, теперь зияла косая воронка не менее пяти метров диаметром, вокруг которой было разбросано множество полностью или частично разбитых бутылок и обгоревших сарайных досок.

- Ну! Что там!? - крикнул Антон.

- Оно жидкое!

Внизу в середине воронки лежало нечто, более всего напоминающее огромную, не менее метра в диаметре полупрозрачную каплю дымчато-розового цвета. Легкий пар поднимался над ее поверхностью, хотелось взять ложку и определить, смородиновый или клюквенный вкус таится в глубине этого колышущего чуда.

- Жидких метеоритов не бывает, - ответил Антон срывающимся голосом, - Какое оно?

- Как огромная капля теплого красного киселя! - ответил Павлик, - Больше меня в два раза... или в три.

- Ты можешь ее потрогать?

- Я могу! - крикнула из-за спины Наташка, спрыгнула в яму и сунула обе руки по локоть в это.

Это дрогнуло, колыхнулось и замерло.

- Ну! - вырвался из груди Павлика вздох зависти. - Осторожней там. Не вздумай лизнуть. Она, как ее, радиация ...это... незаметна.

- А я вообще ничего не боюсь! - гордо сказала Наташка, - Только она никакая не жидкая, она теплая!

- Ты можешь взять в ладони немного? - спросил Антон.

Наташка попробовала, но это не удерживалось в ее маленьких исцарапанных ладошках, оно мгновенно выскальзывало, стоило только попытаться оторвать хотя бы маленькую часть от целого. Не сговариваясь, почти одновременно и Антон и Павлик съехали в яму.

- Где? Где это? - закричал Антон, - Я ничего не чувствую!

Он размахивал руками, бороздил по поверхности этого, но, кроме легкой мгновенной ряби, это ничего не вызывало. Антон не чувствовал ничего!

- Стой! - Павлик остановил его руки, - Я понял!

- Что?

- Этого здесь нет, это только кажется, что это есть. Это, ну, как его, голограмма.

- Голограмма? - Антон замер, - Фантом? Призрак? А как же воронка?

- Ну, может быть, была какая-то скорлупа? А при ударе она разрушилась. Или растаяла.

- Какая скорлупа? - возмутилась Наташка, - Это разве яйцо? И почему его здесь нет? А пожар? А тепло?

Действительно, тепло было. Оно стояло невидимым туманом вокруг этого и даже как будто задевало пальцы, когда они пытались нащупать ускользающее нечто.

- Нет! - огорчился Павлик, убедившись в тщетности попыток наполнить этим подобранную бутылку, - Или того, что мы видим, на самом деле нет, или оно не делится, а только льется... Но льется только внутри самой себя.

- Какой ты умный! - восхитилась Наташка, наблюдая как брошенные ею комья земли исчезают внутри этого, - Только, если честно, я ничего не поняла.

- Если честно, я тоже, - признался Павлик.

- Вы ничего не чувствуете? - спросил Антон.

- Я чувствую тепло! - радостно сообщила Наташка, - И еще обидно, что мне никто не поверит. И еще жалко, что это желе не упало к бабушке в огород! Я бы в него прыгала! Оно такое красивое, мягкое и не пачкается!

- Может быть, оно живое? - спросил Павлик.

- Ой! - взвизгнула Наташка и выскочила из этого, куда она забралась уже по пояс.

- Я чувствую, что мне что-то давит на глаза, - сказал Антон, - и сердце сжалось. Тепло тоже ... но только очень слабо.

- Оно может быть живым?

- Помогите мне выбраться, - попросил Антон.

Они втроем вскарабкались на край воронки, отряхнулись.

- Тебе придется отвести меня к людям, - сказал Антон.

- А мы что, не люди? - возмутилась Наташка.

- Люди. Но вы ничего не решаете. Мне нужен кто-то, кто что-то решает, например наш мэр, начальник милиции, кто-нибудь.

- Хорошо, - Павлик оглянулся, еще раз оглядел это сумасшедшее зрелище, капля киселя в яме и несколько спящих мужиков, как бы объевшихся этого киселя, - Оно может быть живым?

- Все может быть живым. Возможно, жив каждый атом, из которых мы состоим. Может быть, он проживает огромную жизнь за период, который нам кажется миллиардной частью секунды. Возможно, что звезды дышат и думают. Может быть, дерево плачет, когда дровосек подходит к нему с топором. Докажи мне, что Земля мертва. Или докажи мне, что она жива. Второе, кстати, сделать, наверное, легче. Только что от этого изменится? Ты будешь осторожнее по ней шагать?

Человек устает не от работы, а от неудач. И первым вестником неудачи является легкое беспокойство. Чуть слышная хандра. Душевное недомогание. Илья Петрович судьбою и способностями был избавлен от этих ощущений, но именно в этот раз не все было в порядке. Что-то томило его, побаливало под ребрами и сосало под ложечкой. Да! Сильные мира сего наделены столь же несовершенной анатомией, что и простые смертные... Или их анатомия, так же, как и наша, трудится в режимах запредельных перегрузок? Лысеют головы от отчаянного чесания затылков, немеют спины и каменеют задницы от беспощадной сидячей работы, пропитываются океанской водой бесчисленных отчетов и докладов мозги, разъедаются дорогостоящими продуктами и напитками желудки и предстательные железы, пронзаются целлюлозными астмами и канцелярскими аллергиями, пропитываются никотиновым удушьем легкие, в неравной борьбе с зеленым змеем отвердевают печени, с перебоями молотят, как банальные карбюраторные движки в условиях высокогорья, сердца... А этот успешный профессиональный рост, подразумевающий постоянное и неуклонное движение в гору? Но вершин- то раз, два и обчелся, а желающих... Так что по головам, мои милые, по головам! В этих условиях любой, покоривший более или менее значительную вершину, - инвалид, а уж взявший Эверест власти практически полутруп. И нервы, нервы, нервы, нервы... Походите полжизни по краю пропасти, и ваши ноги будут подкашиваться на равнине. Тем более, что отлучение от власти пострашнее, чем отлучение наркомана от шприца! Первое в отличие от второго не проходит никогда и вызывает неподдельную радость публики, особенно партера и галерки. Где же тут место мистике и случайности? Только голый ортодоксальный материализм, только геометрия двух измерений, а лучше одного, как неуклонная прямая линия вперед. И упавший в вашу епархию случайный метеорит при любых обстоятельствах, за исключением сокрытия данного факта или мгновенного его пресечения, будет поставлен вам в вину при всех вытекающих и выпадающих обстоятельствах.

-Господа!

В громадной сорокаместной палатке было темно и душно. Посередине стояли два сдвинутых вместе теннисных стола, на которых лежала огромная карта Города и окрестностей, сотворенная титаническими усилиями Отдела Главного Архитектора Города за два утренних часа. Карту и лица столпившихся вокруг стола освещал заимствованный из Городского бильярдного клуба и подвешенный под потолком палатки светильник, напоминающий крышку гроба, обитую изнутри зеленым бархатом.

- Господа! - мэр оглядел присутствующих. - Сейчас уже восемь часов тридцать минут. Все вы знаете об обстоятельствах происшедшего. В настоящий момент ситуация находится под контролем Городской администрации, Комитета по чрезвычайному положению. Сразу скажу о главном: до настоящего времени благодаря нашим усилиям не допущена массовая гибель населения, нет известий и о раненых, травмированных и зараженных!

Присутствующие дружно зааплодировали, отчего палатка извергла клубы пыли, и дружные аплодисменты перешли в дружное чиханье.

- Будем здоровы! - сказал мэр в наступившей наконец тишине, вытирая лицо синим в клеточку пролетарским носовым платком. - В тесном контакте с нами работают представители отечественных спецслужб. Только что прибыл представитель МЧС. Ждем представителя президента. Что с прессой?

- Местная под жестким контролем, - подал голос Лафетов, - столичную пока сдерживаем на втором радиусе.

- Бойцы на втором радиусе в общевойсковых защитных костюмах?

- И в противогазах! - доложил Пешеходов, - Правда, норовят бескозырки одеть и ОЗК расстегнуть, чтобы тельняшки видно было. Что поделать, флот есть флот!

- Пусть потерпят ребята, устроим им потом совместный выпускной вечер с кулинарным техникумом. Как народ? Что в Городе? Сергей Сергеевич?

- В Городе все в порядке. Криминогенная обстановка стабильная. Неустойчивые элементы спровоцированы и временно оформлены за совершение мелкого хулиганства. Скоплений граждан пока не наблюдается. На въезде и выезде по трассе и всем дорогам второстепенного значения устроены контрольно-пропускные пункты. Торговые точки и заведения общепита работают в обычном режиме. Никаких особых происшествий в Городе не зарегистрировано.

- Юрий Георгиевич?

К столу почти между ног стоящих протиснулся начальник пожарной охраны Снуров, человек настолько маленького роста и комплекции, что всякий раз при своем появлении на улицах вызывал восхищенные взгляды и цоканье языками у всех городских «форточников- домушников».

- Пока ничего нового, Илья Петрович. С пожароопасностью все в порядке, но ребят своих достать из Зоны никак не могу.

- Юрий Георгиевич! Вы то хоть туда не лезьте! А ребят достанем. Живых или мертвых!

- Лучше живых, Илья Петрович!

- Будем стараться! Софья Ивановна, как эпидемиологическая обстановка?

- Пока никаких отклонений от нормы. Никаких вредных физических, химических или бактериологических факторов не обнаружено.

- А если обнаружатся?

- Полевой лагерь - карантин развернут, основные вакцины приготовлены, перевязочного материала в достатке, продукты запасены, персонал экипирован.

- Отлично. Федоткин, Вангер.

- Здесь!

- Как Ваша служба наблюдения?

К столу протиснулись два старичка. Толстый и маленький оказался Федоткиным, худой и длинный - Вангером. Оба были активными общественниками, членами избирательного комитета, или, как говорили в Городе, фан-клуба Грядищева. Федоткин был отставным участковым инспектором, Вангер давно ушедшим на пенсию зубным врачом. Говорили они почти одновременно. Федоткин каждую фразу начинал словами “на самом деле”, Вангер словами - “ если быть точнее”. Федоткин вываливал слова на стол неразборчивой грудой, Вангер цедил их через калиброванное отверстие. Старички были вполне довольны своей жизнью за исключением того, что фамилия их кумира звучала «Грядищев», а не «Грядущев». По их мнению, второй вариант был бы ближе к истине.

- На самом деле, Зона уменьшается.

- Если быть точнее, уменьшилась.

- На самом деле, пока перестала уменьшаться, но уже уменьшилась метров на пятьдесят по всему периметру.

- Если быть точнее, то сейчас граница Зоны проходит по улицам Парижской коммуны, по пустырю между улицей Бакинских комиссаров и улицей Миклухо-Маклая, пересекая улицу Водопьянова. Затем граница Зоны захватывает часть улиц Бакунина и Кропоткина и через луговину выходит опять на улицу Парижской коммуны, перекрывая улицы Степана Разина и Емельяна Пугачева полностью.

- На самом деле трамвайная линия полностью освободилась, и в двух брошенных трамваях копаются представители ФСБ вместе со своим начальником Исаевым Иваном Ивановичем.

- Если быть точнее, не копаются, а ходят с открытыми ртами и ругаются матом.

- На самом деле они рассматривают цветущую границу Зоны, которая не однородна, а представляет собой полосу шириной метров пятьдесят.

- Если быть точнее, семьдесят метров со стороны нашего лагеря, сорок метров по остальному периметру, кроме луговины, там где-то метров двадцать пять.

- Движение внутри Зоны наблюдается? - спросил Илья Петрович.

- На самом деле, мало. Детишки бегают. А чего там движение, одни старики, пенсионеры. Сектор частный, домов мало.

- Если быть точнее, в настоящее время внутри Зоны находятся сто сорок два дома частной застройки, в которых предположительно проживает двести пятьдесят человек, не считая детей. Замечено около тридцати детей, играющих на различных улицах. Взрослые почти не появляются. Примерно человек двадцать выходили из домов, наверное, на работу, но вернулись, испугавшись границы.

- А как же поражающие факторы?

- На самом деле, они есть. Пожарная машина брошена, и хотя ничего не видно, пожарные неподвижны. Не найдены водитель машины депо, два водителя трамваев. Экипаж патрульной машины милиции и санитары бесцельно бродят в районе улицы Водопьянова. Пристают к детям.

- Если быть точнее, дети пристают к ним.

- Ну вот, - возмутился Грядищев, - а вы говорите, нет вредных химических, бактериологических и физических факторов. Нет, Софья Ивановна, факторы есть. Если мы чего- то не видим, не значит, что этого нет. Срочно усилить карантин. Научная экспедиция где? Николай Николаевич! Где наш Яков Францевич?

- Здесь, здесь он, - с готовностью отозвался Пичугин и помог подойти к столу заведующему Городского отдела общества “Знание” Лемке Якову Францевичу.

- Яков Францевич! - ободряюще обратился Грядищев к Лемке. - Что Вы можете сказать по поводу прояснения обстановки?

- Ничего.

- Вы не поняли, - объяснил Грядищев, - какие новости с научной точки зрения?

- Никаких, - мягко ответил Лемке, чувствуя всем своим существом крушение так и не начавшейся научной карьеры. - Вы хотите, чтобы я набрал добровольцев и отправил их в Зону, где, что очевидно, люди сходят с ума?

- Добровольцев надо назначить! - внушительно доложил Лафетов.

- Чтобы избежать невосполнимых потерь для нашего Города, я назначаю Вас добровольцем, Сергей Сергеевич, - согласился Лемке, - Вы это перенесете легче других.

- Не думаю, что руководство Города Вас поддержит, - не согласился Лафетов, - Кадрами не бросаются!

- Яков Францевич, - ласково обратился к Лемке Грядищев, - присутствующие здесь товарищи...

- Я полагал, Илья Петрович, что все мы стали господами, - заметил Лемке.

- Я полагаю, - холодно ответил Грядищев, - что все господа, прежде всего, товарищи друг другу. И те из них, кто присутствует здесь, находятся на передовой современной науки и в гуще событий, имеющих для нашего Города чрезвычайное значение. А о чем Вы думаете в этот исторический период?

- Я думаю, что надо прекратить заниматься самодеятельностью и дождаться специалистов.

- А если рядом с Вами будет тонуть ребенок, Вы тоже будете ждать специалистов? - возмутился Грядищев.

- Нет. Я попытаюсь его спасти, но, увы, скорее всего, мы утонем вместе.

- Я лично тонуть с Вами не собираюсь! - объявил Лафетов.

- Но Вы и не ребенок, да и не думаю, что мне пришлось бы Вас спасать, конкуренция будет слишком велика, - ответил Лемке. - Что касается Зоны, то это выше нашего понимания. Я думаю, что нам надо постараться ничего не испортить.

- Испортить кому- либо наш Город я не дам! - отрубил Грядищев. - Даже Вам Яков Францевич и Вашему обществу. Наша задача проникнуть в Зону, вызволить людей, восстановить нормальный городской ритм жизни! Более того, нам надлежит изучить это явление и использовать его с пользой для Города! Возможно, место падения этого метеорита будет местом паломничества ученых всего мира! Возможно, на этом месте будет построена гостиница типа Хилтон, где будут проводиться научные симпозиумы. Возможно, наш Город будет новым Кембриджем или Оксфордом! А Вы говорите, ждать специалистов!

- Не думаю, что Оксфорд стал Оксфордом из-за падения на него метеорита или еще чего, - сказал Лемке, но его ответ потонул в аплодисментах, приветствующих пламенную речь мэра и в последующем чихании. Едва пыль рассеялась, как членов комитета рассек ледокол Гусева:

- На границе Зоны сталкера поймали!

-Ой, ой!

Наташка сопела где-то сзади, постоянно обжигалась о полузасохшие стебли крапивы, но не жаловалась, а только негромко ойкала и беспрерывно всхлипывала. Антон полз молча, чутко следуя натяжению банта, который он привязал к запястью, чтобы не лишать себя возможности опираться о землю. Павлик пригибал коленями оживающие побеги крапивы, раздвигал огромные лопухи и думал, почесывая волдыри, что зря он потащился через эти ходы: нет, что ли, другой дороги. Но, думая так, он продолжал ползти вперед, повинуясь неумолимому инстинкту растущего ребенка, заставляющему беспрерывно придумывать трудности и создавать опасности для собственного организма.

- Эй! - не выдержала где-то сзади Наташка. - Скоро там? Я уже вся один сплошной волдырь.

- Ты и до этого была вся один сплошной волдырь, - немедленно отозвался Павлик и вдруг замер, - тихо.

Бурьян внезапно закончился, превратившись в выкошенную обочину разбитой дороги, бывшей в далеком прошлом асфальтовой.

- Улица Водопьянова, - объявил Павлик и поднялся на затекшие ноги, - Осторожно, двери закрываются, следующая станция улица Бакунина!

- Не подходите близко к краю платформы! - немедленно отозвалась Наташка, расчесывая ободранные коленки, - Вы можете запросто свалиться на контактный рельс.

Антон Брысин не стал подниматься, он присел на траву и, не выпуская бант из руки, начал медленно вертеть головой, пытаясь по теплу определить, где находится солнце.

- Ложись! - крикнул Павлик, и вся компания дружно плюхнулась на траву.

- Воздушная тревога? - саркастически спросил Антон, пытающийся находить приятные стороны в своем беспомощном состоянии.

- Танки! - свистящим шепотом отозвался Павлик.

- Гранаты есть? - усмехнулся Антон.

- Гранат нет, - с сожалением ответила Наташка.

- Шуточки на позиции! - прикрикнул Павлик, - Внимание, вижу два танка по направлению к перекрестку улицы Миклухо-Маклая, улицы Ветеранов и улицы Водопьянова. Расстояние примерно триста - четыреста метров. Расчет, приготовиться к маневру.

- Прицел двадцать, трубка семь, - немедленно отозвался Антон, но в следующую секунду, чтобы избежать вывиха в обвязанной бантом руке и, невольно подчиняясь дикому Павликову крику “Вперед”, вскочил и понесся за своей путеводной нитью, нелепо вскидывая ноги и непроизвольно отклоняясь корпусом назад.

- Лежать, - скомандовал Павлик, и его “бойцы” снова повалились на траву.

- В следующий раз предупреждайте, когда побежите, - сказал Антон, потирая руку, - чуть руку мне не вывихнули.

- Медсестра Иванцова! - повысил голос Павлик.

- Тута! - отозвалась Наташка.

- Окажите первую медицинскую помощь.

Наташка с готовностью рванулась к лежащему Антону, замешкалась, но затем стянула с косичек второй бантик и стала перевязывать ему голову.

- Девушка, Вы не ошиблись в диагнозе? - спросил Антон.

- А так красивше! - поразила его неумолимой логикой Наташка.

- Красивее, - угрюмо поправил Антон и поинтересовался у Павлика, - где Вы намечаете направление главного удара?

Они лежали теперь уже на противоположной стороне улицы Водопьянова, Павлик, сложив ладони в трубочки, изображая бинокль, внимательно осматривал окрестности.

- Внимание, наблюдаю скопление вероятного противника.

- И много его там? - спросил Антон.

- Кого?

- Противника.

- Вероятного противника! - поправил Павлик, - Двое мужчин в национальных одеждах, бабушка с ведрами, некоторое количество бегающих детей, четверо человек в белых халатах, трое милиционеров. Указанные объекты передвигаются на дистанции сто - двести метров. Предположительно двое мужчин, дети и бабушка - туземцы. Четверо людей в белом, по всей видимости, вражеские лыжники, милиционеры - это переодетые шпионы.

- Павлик! - повторно восхитилась Наташка, - Какой ты умный!

- Приказываю укрепить позиции. Окопы роем в полный рост!

- Стоп! - заорал Антон и стал бить кулаками по земле. - Хватит! Прекратите этот идиотизм! Вы ничего не поняли! Это не игра! Над нами произошла космическая катастрофа! Мы в эпицентре события планетарного масштаба! Возможно, что мы уже облучены, заражены! Возможно, что многие уже погибли! Станьте же, наконец, серьезнее!

Павлик и Наташка с некоторым удивлением выслушали эту гневную тираду, посмотрели друг на друга.

- Он меня уже достал, - сказала Наташка. - Давай, отведем его на трамвайную остановку, пускай едет куда хочет!

- У нас в классе тоже один такой есть, - подтвердил Павлик, - Любую игру может сломать. Это ему не так, это не эдак. Между прочим, если верить нашей историчке, некоторые армии, особенно в древности, своих пленных или раненых пристреливали. Чтобы они не мучились, или чтобы самим не мучиться.

Антон сидел в придорожной канаве, растерянно мотая головой и пытаясь понять, продолжается ли осознанный им идиотизм, или это ему только кажется.

- Ну! - неожиданно взвизгнул он.

- Пошли, - сказала Наташка, - Клиент нервничает.

Павлик мрачно засопел, поднялся:

- На танки я все равно не пойду, огородами пойдем, на Миклухинскую остановку.

- Где Вы их взяли?

Грядищев, в белом халате и с висящей на подбородке марлевой повязкой, рассматривал через полупрозрачный полог из тепличной пленки пленников, вокруг которых суетились несколько людей в хирургических халатах с массой приборов и инструментов.

- Они вышли из Зоны на огородах между улицей Бакунина и улицей Бакинских комиссаров, - пояснил Грядищеву Василий Николаевич, следующий за ним как несчастная и неуспокоенная тень.

- Контакт с зараженными был?

- Контакта не было. Ребята их сразу положили лицом в пыль, пришлось сделать несколько предупредительных выстрелов вверх. С ними была еще девчонка лет девяти- десяти, успела скрыться в Зоне. Стрелять согласно инструкции не стали. Держались с наветренной стороны, накрыли пленкой до прихода отряда Софьи Ивановны. Затем построили туннель и пригнали их сюда.

- И кто же из них этот ваш ... сталкер? - угрюмо поинтересовался Грядищев.

- Вон тот, мальчик.

- А это кто?

- По всей видимости, его клиент.

- ....?

- Ну, то есть, он его, так сказать, выводил из зоны...

- А почему сталкер? Это что, болезнь? Или профессия такая?

-Скорее, хобби. А может, профессия. Так в фантастических романах называется проводник в Зону, конкретно в книге ...

- Василий Николаевич! У Вас есть время читать фантастические романы? Очнитесь, Василий Николаевич! У нас тут никакой фантастики быть не должно и не будет! А если какая фантастика и случится, так мы ее будем последовательно и упорно лечить вплоть до ампутации. И никаких сталкеров в нашем Городе не было и не будет! А если заведутся, вытравим их, как тараканов с помощью санобработки! Вон, Софья Ивановна лично побрызгает. А если кто этого не понимает, то мы будем ему это настойчиво объяснять! Все Вам понятно, Василий Николаевич, или мне повторить это еще восемнадцать раз!?

Василий молча кивал и, напрягая все клетки своей нервной системы (нервной в обоих смыслах), готовился принять на себя лавину, а точнее энергетический сель, вызываемый Грядищевым в самом себе в исключительных случаях, а точнее, в случаях крайней необходимости концентрации энергии для разрешения неразрешимых проблем. Неразрешимыми проблемами интуитивно Грядищев считал те редкие обстоятельства, когда события удивительным образом переставали подчиняться его воле, а его дар предвиденья на время угасал так же, как угасает мужская сила у мнительного горожанина. Не от возраста, а от неосторожного слова. И вроде помнится как, и мушка не сбита, и вот она цель, но, верно, слишком влажен порох, и напрасно стучит боек. Что делает горожанин в подобных случаях? Как правило, ничего. Вздыхает. Имитирует усталость после тяжелого трудового дня. Кивает на неблагоприятную климатическую среду и магнитный фон. Ломает шпагу или вешает бутсы на гвоздь. По глупости покупает механические самозаменители. От отчаянной глупости прибегает к химеотерапии. От ума плюет на временные проблемы и относится к жизни философски. От большого ума воспитывает в себе спортивную злость. Илья Петрович обладал не только большим умом, он был берсеркером. Но не скандинавским, а нашим, отечественным. Скандинавские викинги - берсеркеры, что известно каждому краеведу, отличались от остальных нормальных древних бандитов тем, что во время боя приходили в состояние неистовства, обладали несокрушимой силой и полной неуязвимостью. Они прыгали в самую гущу схватки и с бешеным воем и пеной на губах крушили все на своем пути, не обращая внимания на собственные раны, зачастую смертельные. Правда, некоторые историки приписывают эту их способность действию настоя мухомора, который воин, якобы, принимал перед битвой, чтобы отключить собственный рассудок, но это общая ошибка всех ученых, не поверяющих теорию практикой. По всем необъятным просторам бывшей страны Гардарики и бывшего пути из варяг в греки миллионы потомков вятичей и кривичей и иже с ними принимали и принимают настойки и похлеще мухоморных, при этом регулярно отключая свои рассудки, но только что-то маловато среди них воинов, а берсеркеров и подавно - раз, два, и обчелся.

Илья Петрович не нуждался в мухоморной настойке так же, как и в отключении рассудка. Он был берсеркером натуральным. Настойки он, конечно, уважал, но пользовался ими, как правило, после боя для расслабления тела и отдохновения души. И хотя бешеным воем, переходящим в административное шипение, он обладал, но пены на губах у него не было. Зато у него была огромная психическая сила, сметающая на своем пути все, начиная от любой комиссии и заканчивая любым просителем. К сожалению, Василий как лицо должностное, а значит, подневольное, “сместись” никуда не мог, поэтому стоял напротив Ильи Петровича и от каждого его слова или уменьшался ростом, или погружался в землю не менее чем на палец.

- Ну? - наконец спросил Илья Петрович, словно ожидая от скукожившегося Василия ответа сразу на все заданные ему вопросы, - Молчишь? А ну-ка, давай сюда этого сталкера!

С этими словами Грядищев сорвал пленку и предстал перед копошащейся белой кучей:

- Софья Ивановна! Бросьте же, наконец, заниматься всякой ерундой!

- Как!? - подняла голову оскорбленная этими словами до глубины души одна из нескольких “белых птиц”, - Вы куда, Илья Петрович!? Не смейте! Я отвечаю...

- Здесь за все отвечаю я! - оборвал ее Грядищев. - Вы все анализы уже взяли?

- Да. Но...

- Какие “но”!? Какие “но”!? Даже я, человек далекий от медицины, уже понял, что действие Зоны на человека психическое!!! - отчетливо постучал себя по лбу Грядищев. - Что Вы их ковыряете? Давайте их сюда! Ну?!

Последнее слово Грядищев произнес столь внушительным тоном, что весь медперсонал, как испуганный курятник, взвился в воздух и разлетелся в стороны. Перед Грядищевым на двух явно гинекологических креслах сидели две совершенно истерзанные фигуры. Пунцовый от страха и смущения Павлик и плачущий счастливыми слезами Антон Брысин.

- Ну-ка! Софья Ивановна! Верните мужчинам штаны! Что за женские методы? За что Вы им мстите? Ну, никакого уважения к мужскому достоинству! И не надо их одевать! Они и сами в полном порядке! Вот Вы! Как Вас зовут?

Антон, улыбаясь и всхлипывая, судорожно прыгал на одной ноге, пытаясь засунуть в штанину другую ногу.

- Антон! Антон Брысин, Илья Петрович!

- Что же Вы плачете, господин Брысин? Вы уже среди своих! Здесь Вам плакать не дадут.

- От счастья, Илья Петрович, от счастья! Вот Вы говорите, что Зона на психику действует, а я ведь ослеп там! И Вы знаете, все! Простился со зрением! А вот же, вышел, и, пожалуйста, зрение почти уже полностью вернулось!

- Да. Это приятно. А что же Вы, Антон, делали в Зоне? Вы проживаете там или что?

- Да что Вы! Я и знать не знал ни о какой Зоне! Я на улице Ленина, как и все нормальные люди проживаю. Я астроном-любитель! Это я, знаете ли, открыл этот метеорит, который упал!

- Почему же Вы, господин Брысин, не предупредили о Вашем открытии городскую администрацию?

- Я, понимаете ли, зафиксировал сам момент падения! Ночь же была! Вот и побежал к месту падения, чтобы оценить ситуацию на месте. Так что был на месте падения, можно сказать, первым!

- И что же Вы там видели?

- К сожалению, ничего, Илья Петрович!

- То есть?

- Илья Петрович! Я же объясняю, ослеп я в Зоне! Я ничего и не мог видеть! Но я трогал!

- Что Вы трогали?

- Этот, как его, метеорит! Только...

- Только?

- Только ничего не почувствовал... Он какой-то никакой.

- Что же Вы так, господин Брысин? Открыли, значит, метеорит, допустили при самом грубом собственном попустительстве его падение на родной Город, а теперь говорите, что он невидимый и бесплотный? Может быть, его вообще нет? Так мы мистиками станем! Один свидетель, и тот ничего не видел, ничего не трогал, ничего не знает!

- Илья Петрович! У меня имеется журнал наблюдений за ночным небом! Там все зафиксировано!

- Софья Ивановна, - повернулся Грядищев, - Где там этот журнал? Ах, вот он! Смотрите-ка, Василий, в обычную школьную тетрадку заносятся открытия века! Журнал ночных наблюдений Антона Брысина! А?! Каково?! Ну-ка, что тут у нас? Вот, читаем: “ Неудачно. Дом номер семь. Третий этаж. Второе окно слева. Двадцать три пятнадцать , двадцать три тридцать. Женщина сквозь тюль. Фигура так себе. Ходила без верха, затем задернула шторы. Ноль часов десять минут. Дом номер четыре. Четвертый этаж. Пятое окно справа. Бабуля ходила минут тридцать совершенно голой. И чего бабушке не спится? Испортил себе на неделю вперед все эстетическое впечатление”. Что это? - оторопевшим голосом спросил Грядищев у Антона, который имел вид еретика, подвергшегося пыткам, а затем выведенного на эшафот.

- Илья Петрович! Это не здесь! Вы дальше читайте!

- Дальше я читать не буду! - рубанул Илья Петрович, бросив заветную тетрадку на земляной пол. - Пускай дальше прокурор читает! Я так собственно и предполагал. Интеллигенция! Я тебе сейчас испорчу эстетическое впечатление! Софья Ивановна! Заберите этого астронома- извращенца и сделайте ему полный карантин по максимальной программе! Резекцию, вивекцию, вакцинацию, пункцию, ампутацию - все!!! Вплоть до клинической смерти! Потом к стоматологу его на полную санацию! А потом передайте его Лафетову вместе с тетрадью! Так. А Вы? Вы что нам покажете?

Грядищев пристально посмотрел на Павлика, который вел себя как кролик, ожидающий своей очереди быть вброшенным в клетку удаву.

- Ничего, - хрипло сказал Павлик, нервно сглотнув слюну.

- Послушайте! Вы же этот, как его, сталкер! Или Вы тоже смотрели, но не видели, щупали, но не трогали?

- Нет. Видел.

- Что конкретно?

- Этот... Метеорит.

- И какой же он?

- Такой... жидкий.

- Не понял?

- Он жидкий.

- Василий!

- Да! - подскочил уменьшившийся Василий.

- Что там пишут в Ваших книгах? Жидкие метеориты бывают?

- Нет, Илья Петрович! В основном железные и каменные, но чисто теоретически ведь это мог быть и кусок льда! А если он растаял?

- Да нет. Если уж в воздухе не растаял, за десять часов на земле уж точно бы не растаял! Да и не слышал я еще, чтобы из-за куска льда полгорода сдурело! Как Вас зовут?

- Павлик.

- Местный?

- Нет. Приезжий. На лето к бабушке.

- Все проблемы из-за приезжих! Оккупанты тоже все всегда приезжие. Стоит вспомнить историю - любую смуту затевали приезжие! Местные, они спокойнее! Даже если и негодяи. Мы к ним привыкшие, знаем, чего ждать. Так почему же, Павлик, на тебя Зона не действует?

- Какая Зона?

- Как же какая? Более двух километров в диаметре! Аккурат вокруг того места, где твой метеорит упал или капнул, если он действительно жидкий. И не войти туда, не выйти. Сразу “крыша едет”. С ума люди, понимаешь, сходят. А те, которые и так без ума, - Грядищев кивнул в сторону унесенного на аутодафе “стаей белых птиц” Брысина, - те вон слепнут или еще что. А тебе как бы и ничего? Чем ты это можешь объяснить?

- Не знаю, - ответил Павлик.

- Не знаешь? - Грядищев еще раз осмотрел мальчишку, словно намереваясь его раздавить. - Что ты там еще видел?

- Все как обычно. У дома Семена Пантелеева машина брошенная стоит. Пожарная. И вокруг воронки, где этот, метеорит лежит, пожарники спят. Еще по улице Водопьянова санитары и милиционеры ходят. Как-то странно...

- Странно?

- Ну, бесцельно. Как пьяные. Речь Вашу слышал. По радио.

- И все? То есть больше ничего о Зоне ты сказать не можешь?

Павлик отчаянно замотал головой.

- Ну, что же, расскажи еще о своем жидком метеорите. Какой он?

- Он больше меня размером. Малиновый такой, светится немного. И теплый, как кисель. Только не пачкается.

- Пачкается! - оборвал его Грядищев, - Уверяю тебя, что пачкается! И многие уже не отмоются никогда!

- И еще я подумал, - Павлик нерешительно замолчал на мгновение, - может быть, он живой?

- Живой? - Грядищев засмеялся, - Ты только этого при Софье Ивановне не говори! Уж живого метеорита мы точно в нашем Городе не допустим! Только нам космических паразитов не хватало! Послушай, Павлик! А не мог бы ты оказать услугу нашему Городу?

Павлик тяжело вздохнул. Не нравилось ему это все. Не нравилась эта палатка. Не нравился длинный прозрачный тоннель, через который его гнали молодые курсанты с испуганными лицами. Все коленки сбиты. И этот страшный человек, у которого не было глаз, только два мутных колодца без дна.

- Ты слышишь меня?

- Не знаю. Наверное, смог бы. А что я должен буду сделать?

- Скажи мне, Павлик, что ты делаешь, когда тебе больно?

- Терплю.

- А если еще больнее?

- Плачу.

- А если еще больнее!?

- Не знаю.

- Да. Тебе этого лучше бы не знать. Так вот, Павлик. Мне сейчас очень больно! Нам всем сейчас очень больно! Городу нашему очень больно! Больнее, чем когда можно поплакать! Этот метеорит, живой он или мертвый, твердый или жидкий, попал нам всем в самое сердце! А что, если то, что ты видел, это не малиновый кисель, а кровь нашего Города? Мы ранены, Павлик, и нам нужно лечиться! Хочешь быть санитаром?

- Я... я не знаю.

- Тебе не придется ничего делать! Почти ничего. Возможно, только провести в Зону тележку, канат, какой-нибудь груз, не знаю! Нам нужно вытащить оттуда наших людей! Их надо спасти!

- Зачем? Ведь они там живут!

- Это им только кажется, что они живут! Зона действует неощутимо, но безошибочно! Может быть, нам даже придется уничтожить метеорит! Тебе не приходилось играть в бомбочки? Ну, что ты? Все маленькие дети мечтают играть в бомбочки! Любой мальчишка взрывал в детстве бутылки с карбидом! Ты хочешь устроить самый настоящий взрыв? Городская газета напечатает твой портрет...

- Илья Петрович! - полог палатки откинулся, и в снопе дневного света показалась пирамидальная фигура Лафетова. - Илья Петрович! ЧП!

- Еще один метеорит?

- Илья Петрович! Этот майор. Калушенко. Из МЧС. Он самовольно попытался пересечь границу Зоны!

- Туда ему и дорога. Но у него получилось?

- Получилось. На вертолете. Только он выбросился над Зоной.

- Откуда?

- Из вертолета. Над Зоной выбросился. Прямо вниз!

- Да черт их всех возьми! Что, у нас своих идиотов мало, что их нам из центра присылают? Где вертолет?

- Вертолет приземлился на кольце. Сейчас опрашиваем пилота.

- Ладно. Хоть имущество не пострадало. Софья Ивановна! Возьмите мальчика! Софья Ивановна! Где мальчик?!

Мальчика уже не было. Воспользовавшись громогласным явлением Лафетова, движимый безошибочным мальчишеским инстинктом, Павлик уже летел, едва касаясь ободранными коленками земли, через этот тепличный коридор назад, к дому, к бабушке! Прочь от этого сумасшедшего мира, от этих безжалостных “белых птиц”, туда, где Зона расцветает дикими цветами, но где никто не заставляет его тащить тележки, канаты или что-нибудь взрывать! Он промчался эти двести, триста, четыреста метров быстрее, чем истошный крик Лафетова докатился до оцепления, вылетел отчаянным зверьком из тоннеля, пробежал последние десять метров, юркнул под приклад оторопевшего курсанта и нырнул в Зону. Огромные пахучие цветы хлестнули его по щекам. Он пробежал между раскидистыми кустами и увидел заплаканную Наташку.

- Павлик! - заревела она в голос. - Я думала, что Вас застрелили!

С этими словами она бросилась к нему на шею, обхватила своими тонкими руками и поцеловала его в губы своими грязными и сладкими губами.

- Только не говори никому, что я тебя поцеловала, а то я умру!

Павлик растерянно опустился на землю. Он понял, что было не так в этот день с самого утра. Зона была наполнена музыкой! Неслышная уху, она вливалась в него через подошвы, ободранные коленки, кончики пальцев, кожу лица, ноздри и глаза, заползала невидимым ритмом или вибрацией внутрь и пронизывала все его существо.

Когда-то давно, когда Павлик был совсем еще маленьким, она села с ним на Московском вокзале в электричку минут за двадцать до отправления. Час был неурочный, народу в вагоне было мало. Павлик съел мороженое, через пять минут начал ерзать, через десять прыгать со скамьи на скамью, а через пятнадцать спросил ее свистящим шепотом:

- Мама, а почему электричка не едет?

- Не знаю, наверное, еще рано.

- А я знаю! Она силы набирает.

Наверное, в этот раз она набрала их недостаточно. Электричка ползла с одышкой, медленно и с частыми остановками. Половину трехчасового пути ей пришлось стоять, потому что никто не уступал место. Непорядочные мужчины играли в карты, порядочные притворялись спящими. Утешало только одно: теперь ей не приходилось тащить с собой тяжелые сумки с продуктами. Времена изменились. Все уже можно было купить и в Городе и даже дешевле, чем в столице. Были бы деньги.... Были бы деньги... Были бы деньги... Электричка убаюкивала. Павлик уже стал такой большой. Многие вещи понимает еще до того, как она откроет рот, чтобы сказать ему о чем-то. Как он похож на своего отца! ...Три бесконечных часа. Она любила их, эти три часа. Отступали заботы, она оставалась наедине с собой, отключалась от захлестывающего быта, от боли, от усталости, от разочарований и даже от одиночества. Она думала... Вспоминала и проживала заново самые счастливые моменты своей жизни. Мечтала о свершении каких-то давних задумок или планов. Купалась в своей любви к собственному ребенку. Старалась восстановить до мельчайших черточек в памяти лица давних и полузабытых знакомых, их одежду, тембр голосов... Негромко плакала о чем-то... Ну, вот уже и нелепые красные пакгаузы по левую руку. Столбы семафоров. Пышные вишневые сады и картофельные грядки в полосе отчуждения. Вокзал. Ожидающие, встречающие и уезжающие. Город. Электричка остановилась, раскинула двери и, тяжело вздохнув, привалилась к серому исплеванному и истоптанному перрону. Все.

Любила ли она этот Город? Вряд ли. Любить безоговорочно можно только свою настоящую Родину, то место, где прошло твое детство. Но в этом Городе прошло и проходит детство ее сына, так что у нее еще есть время полюбить эти улицы и эти дома. Она вышла из вагона, перешла по мосту на привокзальную площадь, миновала шумный рынок и вышла к трамвайной остановке. Ни первого, ни третьего номера видно не была, она отошла к лотку и купила несколько бананов. К остановке с двух сторон одна за другой подходили “двоечки” и, высыпав и всосав в себя пассажиров, отправлялись дальше. Все ясно. Опять какой- то трамвай от старости рассыпался прямо на рельсах. Почему ей всегда не везет? Она улыбнулась про себя двойственности этого слова. Что ж, придется пройти одну остановку пешком.

Она вошла в вагон и села к окну, сразу отключившись от происходящего вокруг. Трамвай звякнул по ушам зазевавшегося пешехода и без всякого энтузиазма пополз по рельсам. Он миновал остановку “Улица Булдягина”, названную вместе с улицей в честь какого-то неудачливого террориста начала века и от руки неумело исправленную в “Улицу Бульдогина”, затем приободрился и побежал в сторону трамвайного депо, но напрасно, потому что вагоновожатый не оправдал его ожиданий, а направил вагон еще дальше, к Морскому училищу. Этого трамвай вынести уже не мог и со вздохом выпустил синий дымок из-под задних сидений, что пассажиров нисколько не удивило, и окончательно разочарованному трамваю пришлось попыхтеть по рельсам дальше. Против своей воли она слушала плывущие сквозь звон и лязганье по салону разговоры и машинально отмечала про себя повторяющиеся слова: «метеорит», «мэр», «оцепление», «заражение», «зона», «излечение», «церковь», «ФСБ» и еще какие-то едва слышные или совсем непонятные словосочетания. На остановке «Морское училище» в вагон вошли несколько курсантов училища с озабоченными лицами, с противогазами через плечо и какими-то прорезиненными свертками в руках. Она улыбнулась их бескозыркам. Ее всегда смешило присутствие морского училища в городе, единственную речку которого можно было перейти вброд в самом широком месте. Конечно, если вспомнить, что столица - это «порт пяти или семи морей», то иметь морское училище в каких-нибудь ста пятидесяти километрах от порта - не такая уж и глупость. По крайней мере, будет меньше утонувших.

Трамвай миновал улицу Парковую. По зеленой траве шли люди в белой одежде с бритыми головами, били в барабаны и что-то пели. Немного дальше вдоль линии трамвай обогнал процессию, напоминающую крестный ход. Впереди пятился священник, взмахивая кадилом и обращаясь с какими-то словами к следующей за ним пастве, состоящей из молоденького служки с хоругвью в руках, некоторого количества старушек удивительно маленького роста, сытых мужиков с благостными лицами и такого же количества любопытных и зевак. Она удивилась, потому что не помнила никаких церковных праздников в это время, затем присмотрелась, выныривая из своего полузабытья, и поняла, что все люди, которых она видит в окно, идут в одну и ту же сторону, туда же, куда едет трамвай. Трамвай остановился на остановке «Кулинарный техникум», всех высадил, никого не посадил по причине отсутствия желающих и, весело погромыхивая, укатил.

Она оказалась в толпе людей, которые стояли, сидели на траве, на бордюрных камнях, переговаривались, гудели, как потревоженный улей. Пекло полуденное солнце. Посередине трамвайного кольца стоял, накренившись на бок, зеленый вертолет с крупными буквами на боку «МЧС», охраняемый курсантами с нервными лицами и мучеником- милицонером в «теплом» желтом бронежилете с надписью «ДПС» на спине. Справа, из-за чугунной ограды сквера, поднимались громадные зеленые палатки, дымила полевая кухня, и безвольно колыхался на флагштоке ленивый белый флаг с красным крестом и полумесяцем. Впереди, за остановкой «улица Миклухо-Маклай», там, где толпа внезапно оканчивалась, стояла цепь, состоящая из людей в противогазах и странных желто-серо-зеленых балахонах. А еще дальше, метров через двести-триста, поднималась стена буйной растительности ядовитого зеленого цвета, испещренная пятнами невообразимых расцветок и форм. Там, за этой стеной, где- то там должен был быть ее сын, ее единственный ребенок, смысл ее жизни, ее больное сердце, вся ее вселенная. Ноги у нее подкосились, и она упала на людей.

Короля делает свита. До известного момента. То есть делает, но может и растоптать. Если же она не может растоптать, значит, либо свита плоха, либо король хорош. Свита была совсем неплоха. Более того, она была прекрасна! Она стояла позади своего «короля» несокрушимой стеной. Дай им в руки мечи и арбалеты, одень их в латы, перенеси их на мгновение в мрачное средневековье, да не дай им счастливым роком в предводители сэра Грядищева, тут же раздерут они королевство на крохотные княжества и мизерные графства. Перессорятся, перепьются, перережут друг другу глотки, уверяя друг друга в вечной любви, погрязнут в обжорстве, блуде и роскоши на фоне множества согнутых, закабаленных, снующих, как муравьи, в тщетных попытках обеспечить себе на крохотную толику больше, чем жалкий кусок хлеба, похлебку и деревянные башмаки. Да что там латы?! Что мечи, что пушки?! Все это не более чем условность, пока этот мир держится на хрупком равновесии между страхом слабых перед сильными и мечтой первых стать вторыми.

Да. Каждый ефрейтор мечтает стать генералом, но, к счастью, несмотря на печальные исторические исключения, судьба не благоволит к ефрейторам. И пусть печет их рок, как грязная торговка пончики в придорожном ларьке, целью эволюции и природы являются фигуры совсем иного масштаба и свойства. Что за гул давит нам в уши? Это пчелиный рой. Убей матку, и разлетится он по воздуху, рассеется в дым, погибнет в безвестности, покусав при этом всякого безжалостно и жестоко. Маткой этого Города, этой великолепной, но беспомощной свиты был Илья Петрович Грядищев.

Сейчас он стоял в десяти метрах от границы Зоны, уперевшись взглядом в зеленую стену сумасшедших джунглей, и молчал. Остальные члены ГКЧП и некоторые приглашенные толпились слегка позади по полуокружности радиусом примерно метров в двенадцать. Радиус в отношениях начальник - подчиненный говорит о многом. Определяется этот радиус внутренним ощущением подчиненным комфорта или дискомфорта при общении с начальником. В минуты душевного спокойствия начальника он может быть размером и в полтора метра, и в метр, и меньше, если речь идет о подчиненном-женщине, либо расстоянии до начальствующего уха. В минуту начальственного раздражения он увеличивается метра на два или три. В минуту его душевного волнения он будет никак не менее шести метров, или таким, насколько позволяют размеры кабинета начальника, в котором и намечается неотвратимая экзекуция. Сейчас его размеры говорили лишь о том, что чаша терпения переполнена, патрон находится в патроннике, фитиль зажжен, и взрыва надо ожидать с минуты на минуту. Присутствующие ощущали легкую тошноту, как от морской болезни. (Кстати, наличие в Городе морского училища старожилы объясняли как раз приступами «морской болезни» министра обороны во время одного из его вояжей по городам и весям).

-Ну? - негромко сказал Илья Петрович, и все, стоящие по окружности и не имеющие смелости подойти поближе, наклонились вперед, боясь пропустить хоть одно слово из сказанного.

- Что происходит, друзья мои? - спросил Грядищев. - Прошло уже полдня. Больше! Прошло уже двенадцать часов с момента падения этого метеорита, а мы придвинулись к нему всего лишь на несколько шагов. И то, скорее всего, не по своей, а по его воле. Неужели наш Городской комитет по чрезвычайной ситуации в данной ситуации совершенный рудимент на теле нашего Города? Что мы успели предпринять? Смотрим на эти сумасшедшие березы, которые цветут, как орхидеи, на эти серые заборы, которые пускают корни в асфальт и выбрасывают листья, на эту траву, которая завивается винтом, и дивимся! Суем в Зону кусок доски, спиленной сто лет назад и двадцать раз покрытой лаком, и засекаем, что если воткнуть ее в землю, она зацветет через десять минут, а если не втыкать, то через пятнадцать! Мы что тут?! Научной работой собрались заниматься?! Или кого-то прельщает должность лаборанта?! Еще раз напоминаю нашу задачу! Наша задача - ликвидировать опасную ситуацию. И самое сложное, чтобы в процессе ликвидации не создалось новой опасной ситуации! Может быть, потом на месте падения метеорита и будут толпы туристов, но это будет потом. Только потом не будет и многих из нас, кроме, конечно, избранных народом! Ликвидировать? Изъять? Изолировать? Уничтожить? Управлять ситуацией! Что у нас в активе? Ничего! Что у нас в пассиве? Все! В Зоне находятся наши соотечественники! Наши братья и сестры! Друзья мои. Возьмите себя в руки. Все усилия на достижение одной задачи: ликвидировать ситуацию, ликвидировать Зону, проникнуть к месту падения. Какие будут предложения?

Возникла тягостная пауза. Меланхолично шелестел ветер. Похрустывали коричневатые опавшие лепестки и листья, окружающие зону широкой полосой, обозначающие следы ее уменьшения. Свербило в носу от жары и пыли.

- Да! - среагировал Грядищев на громкое чихание Лафетова. - Сергей Сергеевич, я слушаю Ваши предложения.

Лафетов поперхнулся, чихнул еще несколько раз и, тоскливо оглядевшись по сторонам, сделал шаг вперед:

- Илья Петрович, силами, вверенными мне в подчинение, установлено оцепление Зоны. В настоящий момент заканчивается установление заграждения из колючей проволоки по всему периметру. Изучается вопрос об устройстве контрольно-следовой полосы. Беспокойство вызывают скопления граждан по второму периметру. Да и курсанты…

-Что курсанты? Николай Борисович?

-Тяжело, Илья Петрович! - отозвался маленький и сухонький капитан третьего ранга Пешеходов. - Жара плюс тридцать. В ОЗК потери веса доходят до трех килограммов на одного курсанта! Есть случаи обмороков.

-Понятно. Софья Ивановна! У Вас белых халатов много?

-Порядка двух сотен. Потом в прачечной и у сотрудников.

-Софья Ивановна, соберите мне тысячу халатов. Любым путем. Николай Борисович, переоденьте курсантов. Так, может быть, даже лучше будет, народ врачей больше милиции боится. Но, Сергей Сергеевич. Это все проблемы. А предложения?

-Зону надо штурмовать! - хрипло сказал Лафетов. - Может, ОМОН?

-А что, ОМОН подвержен меньшему воздействию на мозг?

-Защитные каски, щиты, вязаные подшлемники…

- Что Вы мне говорите?! Подшлемники! Броня не спасла! Два танка в полосе торчат! В сирени они, видите ли, завязли! Вы видели сирень, которая траки на гусеницах рвет? Чушь! Просто вылезли танкисты, сорвали погоны и пошли гулять по зеленой травке! Вы присутствовали на допросе этого пилота из МЧС? Вы слышали, что говорит сорокалетний мужик, на котором клейма уже негде ставить? Он ничего не говорит, он плачет, он маму вспомнил! Он ее двадцать лет не вспоминал, а теперь вспомнил! Видите ли, он ей был плохим сыном! А мне плевать, каким ты был сыном! Мне нужно, чтобы ты был гражданином! Мамы у нас разные, а Родина одна! А этот сукин сын майор?! Самый умный оказался! По воздуху штурмовать решил! Полковничьи звезды глаза ему ослепили! Однако, когда из вертолета выпрыгивал, сказал совсем другое! «Грустно, - говорит, - дураком помирать, но приходится!» Иван Иванович!

-Да! - отозвался стоящий в строю Иван Иванович Исаев, импозантный и холеный начальник городского отдела ФБС, принимая позу, характерную для старта марафонского забега.

-Если все идиоты начнут с вертолетов прыгать, кто налоги платить будет?

-Никто, - нашелся Исаев, - только на всех вертолетов не хватит!

-Вот поэтому и вертолетов в стране не хватает, что налоги вы плохо собираете, - безапелляционно резюмировал Грядищев. - Так вот, запомните! Идиот может сказать мудрую вещь. По закону вероятности. Случайно. Но пусть никто из присутствующих в своих действиях на подобную случайность не рассчитывает! Не пройдет! А времени осталось мало! Вы думаете, что мне еще долго удастся сдерживать на втором радиусе весь этот информационный беспредел? Все эти «ОРТ», «РТВ», «НТВ» и прочие ТВ? Кстати, Василий, что там наши пишут? А Вы послушайте, Сергей Сергеевич, вроде как пресса под Вашим контролем!

Лафетов слегка пригнулся, словно приготовился к прыжку в сторону или назад, а Василий достал из кармана скомканные листки и нервно зашелестел ими.

-Илья Петрович, в свежих номерах, кроме Вашей речи, никакой информации не оказалось, но все выпустили экстренные выпуски в форматах «а четыре» или «а три». Тираж примерно до тысячи экземпляров, выполнен в основном на ксероксах. Есть листовки неизвестных авторов.

-Ну, говорите же! Что пишут?

-Ничего особенного, Илья Петрович! Вот листок «Городской правды». Здесь дается увлекательный обзор известных человечеству фактов падений метеоритов, обширный экскурс в загадку Тунгусского метеорита, представлена гипотеза о причинах вымирания динозавров. Есть классификация по типам метеоритов. Кстати, оказывается официальных сведений о гибели людей от удара метеоритом пока не зафиксировано!

- Это пока.

-Вот, значит. Ну и рекомендации о поведении в экстремальных ситуациях. Такая вот замечательная статья на весь листок.

-Вот бы кому общество «Знание» возглавить! А? Кто автор?

-Подписано Знайкин, но вообще-то …- Василий облизал пересохшие губы, - вообще-то я…

-Нет, Василий. Мемуаров своих Вы уже не напишите! И на ЖЗЛ не рассчитывайте! А вот хронику происшествий я Вам обещаю! Дальше!!

- Дальше экстренный выпуск рекламно-информационной газеты «Ишь». Здесь какой-то бред. Пять статей. Пять вариантов. Предполагаю, что все написаны редактором Ариновичем, но под разными псевдонимами. Первый вариант - в нашем Городе высадились инопланетяне и ведут переговоры с городской администрацией о постройке инопланетной базы на улице Водопьянова. Второй вариант, что на нас упал бачок с отходами жизнедеятельности межпланетной станции. Правда, здесь же говорится, что, может быть, упала сама станция, а отходы остались на орбите, поэтому пока нет никаких правительственных сообщений. Третий, что американцы испытывают на нашем населении, как наиболее устойчивом к нитратам, пестицидам, диоксидам и местной водопроводной воде, новое бактериологическое или химическое оружие и за это кое-кто из городской администрации получил очень большие деньги. Здесь же говорится, что в районе улицы Бакунина мы собираемся построить могильник для хранения радиоактивных отходов, а поезд с этими отходами находится уже в Москве, где его блокируют активисты общества «Гринпис». Ну, здесь еще о коррупции, это неинтересно.… Пятый вариант, что это последствия жидо-массонского заговора, но эта версия совсем слабо аргументирована.… Наверное, этот вариант для полноты спектра напечатан.

-Полноту спектра с Колей Ариновичем мы потом обсудим. Что там наша «Неподкупная» накрапала?

-«Неподкупная газета» выдвигает три версии. Первая, что это неудачное явление Антихриста или репетиция второго пришествия Христа. Вторая версия, что никакого метеорита нет, а есть намерение администрации отвлечь внимание горожан от проблемы ущемления их политических прав и свобод.

-Сволочь! - кратко прокомментировал Илья Петрович. - Дальше?

-Есть еще версия, что это белая горячка.

-В смысле? Массовый психоз?

-Не совсем. В эпицентре Зоны находится дом Пантелеева Семена. Семен - известный алкоголик, который почти всегда находится в состоянии белой горячки, так что, когда он приходит в себя, соседи от удивления и с непривычки сразу вызывают скорую помощь. Выдвигается версия, что из-за совпадения геомагнитных факторов и природной аномалии Семен попал в состоянии резонанса, и, усилившись, его белая горячка распространилась на часть Города.

-Дальше!!!

-Дальше неизвестные листки. Всякая ерунда. Матерные частушки про метеорит. Призывы к погромам. Какие-то идиотские протоколы. Краткое изложение «Откровения Иоанна Богослова». Объявления о срочной продаже квартир и выезде на постоянное место жительства в дальнее зарубежье. Вот листок с названием «Голос кондитера» пишет, что это директор ресторана «Акация» Сотов заразил местность, выбросив нереализованную продукцию своего кондитерского производства. Тут еще рассуждения о том, что любой дурак может приготовить пирожные из дорогих продуктов, попробовал бы Сотов приготовить их из всякого, извините, дерьма или в условиях постоянной недостачи и нехватки продуктов. И так далее. Мукомолов авторство отрицает…

- Все?

- Есть еще скверный фантастический рассказ о космических паразитах. Версия о преступных опытах подпольной организации юных мичуринцев. Что-то о клонировании Городской администрации и прочая ерунда.

- Так!

Нависла тишина.

- Так! - повторил Илья Петрович. - Стоит намокнуть трубам, а плесень уже тут как тут.… Ну, что же, будем работать, господа? Служба наблюдения? Федоткин и Вангер. Где они?

Из толпы выдвинулись с бледными лицами юных натуралистов и начали докладывать свои наблюдения Федоткин и Вангер, но Илья Петрович их уже не слышал! Чудо! Произошло чудо! Внезапно случилось чудо, которого он так давно ждал! Мир снова приобрел свои краски! Беспокойство, тревожащее его последние часы, исчезло как дым! Кислород проник в легкие и опьянил мозг! Желудок выделил желудочный сок, печень обновила кровь, сердце застучало, сосуды расправились! Ну, держитесь, паразиты! Свершилось!!!

О, поэт, угрюмо зреющий на банальность и серость собственного творения. Кто, как не ты, понимает, что количество и качество суть категории, не перетекающие друг в друга, а существующие параллельно и по собственным законам. Кто, как не ты, знает, что в поисках крылатого коня чаще всего натыкаешься только на конские каштаны и везение, если сыплются они на голову вам.… Сколько бесчисленных литературных произведений со счастливой судьбой благополучно сверстаны из таких осадков! Кто же седлает Вас, крылатые мустанги, кто заплетает Вам гривы и задает корм? Молчите? Дыши полной грудью и, если почувствуешь свежесть, смотри на небо! Вот он, кусочек чистой небесной сферы без пелены повседневности! Лови его вкус, запах, ухватывай развевающийся шлейф! Получилось? Эх, ты… Раззява! Причем тут талант, если судьба благосклонна к обладающим быстротой реакции и чутьем, позволяющим идти по следу? А ведь административная работа сродни литературной. Та же бумажная рутина и те же редкие моменты вдохновения, когда вырастают за спиной крылья, дела решаются сами собой, начальники верят Вам на слово, а просители не просят, а предлагают. В такие минуты чиновнику все по плечу! Одним росчерком пера он может легко повернуть могучие реки против их движения, устроить водохранилище в болотистой местности и осушить море в пустыне. Нет ничего невозможного чиновнику, за спиной которого стоит суровая, но бесшабашная канцелярская муза, дама средних лет, склонная к базедовой болезни и горячительным напиткам, но всесильная, как сумасшедший монарх в стране непросвещенного абсолютизма. Именно эту железную леди внезапно почувствовал Илья Петрович Грядищев у себя за спиной. И это не было состояние берсеркера перед схваткой. Это было упоительное, вдохновенное иными неземными силами состояние административного всемогущества. Илья Петрович стоял на коричневатых черепках погибающей и отступающей зоны и еле сдерживался от торжествующего хохота! Он слушал доклад Федоткина и Вангера о том, что Зона еще отступила на пятьдесят метров, приняла вид слегка приплюснутой окружности, а толщина полосы со стороны их ставки достигла ста пятидесяти метров. Он даже позволил себе улыбнуться, когда Лафетов доложил ему о результатах испытаний защитных материалов, препятствующих влиянию Зоны. Лучше всего из механических средств защиты показала себя обыкновенная туалетная бумага. Доброволец, обмотанный туалетной бумагой, беспрепятственно проходил в Зону на расстояние до сорока метров, однако затем начинал срывать с себя бумагу, терял рассудок и приходил в себя только, будучи затащен обратно из Зоны на веревке, на которой его туда и запускали. Лафетов предполагал, что, если бы использовать не столь чистый материал, результат был бы еще более действенен, но претворению в жизнь этого плана мешали эстетические соображения и истошные протесты Софьи Ивановны. Неплохие результаты обнаружились и при обработке испытуемых спиртными напитками, особенно водкой местного разлива под названием “Полное устье”. К сожалению, полная невосприимчивость испытуемых к действию Зоны наступала только после полного опъянения, что делало невозможным дальнейшее проведение исследований, особенно связанных с вопросами передвижения и психологическими тестами. Еще одну улыбку Грядищева вызвало сообщение Софьи Ивановны о том, что подвергшийся истязаниям Антон Брысин сумел добраться до своей тетрадки и съел ее без остатка, из-за чего ему пришлось дополнительно пройти гастроэндоскопию и промывание желудка. Но тетрадка восстановлению не подлежит, так как Антон весьма основательно поработал над нею своими санированными челюстями. Грядищев снисходительно выслушал выстроенный в истеричной тональности доклад вернувшегося с расширенными зрачками от олигархов Коновалова Ефима Ефимьевича о перерасходе бюджетных средств, позволил себе мягко пошутить, что «нашего бюджета не хватит даже на фуршет», и отправил его снова за деньгами к олигархам. Еще более оживленно Грядищев воспринял сообщение о том, что из столицы прибыли представители общества регистраций НЛО и разыскивают членов своей Городской секции по именам Антон, Борис, Родион, Игорь (почему-то на букву «Ы»), Сергей, Иван и Николай. Затем мэр лукаво прищурился и сказал:

- А что, Сергей Сергеевич, может быть, рассмотрим данное событие с другой стороны?

- Не понял, Илья Петрович, - признался Лафетов, - с какой другой? Сзади или сбоку?

- Сто дней сегодня, Сергей Сергеевич! - укоризненно покачал головой Грядищев, - Нас, можно сказать, небеса с этим праздником поздравили, а мы…

- А мы?

- А вы занимаетесь бог знает чем! Что же? Выходит, что нет места празднику в жизни! А как же народ? Тот самый народ, который создает своим трудом эту ненавистную всем нам прибавочную стоимость? Как же извечная тяга народа к хлебу и зрелищам? Сто дней наш Город живет, можно сказать, в новой эре! Не отметить ли нам это событие как следует? Дадим народу возможность порадоваться за свой Город?

- Дадим, Илья Петрович! - с готовностью кивнул вконец оболваненным лицом Лафетов.

- Вы, Сергей Сергеевич с проволочкой заканчивайте, а контрольно-следовая полоса нам не к чему. Следить мы тут никому не позволим! Порядок неукоснительный! Всеми силами! Господа! Городской комитет по чрезвычайному положению объявляет, что в рамках мероприятий по встрече метеорита через два часа начнутся народные гуляния, ранее запланированные к сотому дню деятельности Городской администрации. Персонально в сторону управления культуры. Вся самодеятельность и все дворцы здесь! Сейчас обед, а блиц-план мероприятий будем обсуждать здесь через сорок минут. Предварительно план действий останется без изменений. Только просьба к Николаю Борисовичу. Салют мне нужен! Десятилетнюю норму сможем выстрелить?

- Легко! - щелкнул каблуками Пешеходов.

- Илья Петрович! - затоптанную коричневую улицу пересекал на «полусогнутых» Иннокентий Глухер. - Илья Петрович! К нам выехал представитель президента!

- Да не волнуйтесь Вы! - успокоил его Грядищев. - И не бойтесь! Дорога ровная. Техника у президента надежная. Дай бог, доедет без происшествий.

Она открыла глаза и увидела серую брезентовую ткань. Пылинки и обрывки паутины кружились в воздухе. Узкий луч света пробивался сквозь рваную дырочку на высоте человеческого роста. Милое щебетанье безымянной птички вливалось в палатку по этому лучу и гасло на земляном полу. Никого. Она села на серое байковое одеяло, зябко обхватила себя руками. В воздухе явно стояла жара, но ее почему-то знобило, болела и кружилась голова, во рту стоял неприятный привкус. Противно дрожали колени. Господи! Как же она устала от этой нескончаемой гонки длиной во всю ее жизнь! Она встала, пошла вдоль одинаковых и скучных кроватей, нащупала брошенный кем-то белый халат, натянула его на себя и, все еще не в силах согреться, вышла наружу.

Палило полуденное солнце. Позади, за полосой оцепления, сдержанно шумела толпа, впереди, перед стеной джунглей, стояли молодые ребята в военной форме и с оружием в руках, и, сверкая солнечными искрами, кудрявилась колючая проволока. Какие-то озабоченные люди с папками, портфелями, рулетками и непонятными приборами сновали туда и сюда. Она вдруг вспомнила, что оставила в палатке пакет с бананами, вздохнула и покрепче сжала в руках маленькую дамскую сумочку. Возвращаться в палатку не хотелось. Но там все еще оставалась часть ее, как бы не очнувшаяся от забытья. Она никак не могла вспомнить, зачем она здесь, что она делает среди этих суетящихся людей, на этой сухой, покрытой коричневой истоптанной пылью полосе. И эта трамвайная линия, и эта улица казались ей такими неизвестными и такими знакомыми одновременно!

Она дошла до узкого прогалка в пышном проволочном заграждении и увидела, как несколько солдат суетятся у самого края зарослей, пытаясь накинуть веревку с прикрепленным к ней тросом на замерший в глубине зарослей танк. Она взяла веревку и вошла в эту мягкую, но страшную дикую траву.

-Доктор! Куда Вы? Доктор! - кто-то крикнул ей в спину. Она с трудом накинула веревку на огромную металлическую глыбу, оплетенную гигантскими вьюнками, и пошла дальше. Ошалело свистели из тропических зарослей птицы умеренных широт. Истошно орал сибирский кот, запутавшийся в лианах. Покачивали зелеными ветвями проросшие заборы и телеграфные столбы. Она шла по этому сумасшедшему травяному ковру, на куски разорвавшему асфальтовые дорожки, ничего не понимая и почти не оглядываясь. Вот через березовый забор свесился подсолнух диаметром почти с метр, вот двое малышей с восторгом забираются по баобабовой яблоневой ветке, чтобы полакомиться килограммовыми яблочками. Вот нелепая бабулька выдернула из земли полуметровую морковь и боится, боится нести ее на стол, ощупывает и недоверчиво принюхивается. Несколько детей пробежали мимо, обогнали ее, держа в руках пакеты, наполненные клубникой размерами с хорошее яблоко. Она вспомнила!

Она вышла на улицу Бакунина и вспомнила! Зеленая стена джунглей осталась позади. Она вспомнила и заторопилась, почти побежала. На траве у забора мирно спали, почти обнявшись, трое милиционеров и один, судя по белому халату, врач. Еще один врач медленно брел вдоль улицы, что-то бормотал, и считал, считал, загибал пальцы, встряхивал руками и снова принимался за счет. Седой дед с бородой таежного пасечника наливал у водоразборной колонки воду в оцинкованное ведро, прищурившись, смотрел на этого врача и укоризненно качал головой.

- Здравствуйте, - сказала она ему.

- Здорово, коль не шутишь, - ответил дед и, покряхтывая, потащил ведро по улице. Она пошла вслед.

- Что тут у вас происходит?

- Нешто сама не видишь? - дед невесело усмехнулся. - Катаклизма! Местная аномалия! Вся страна в дерьме, прости Господи, а мы чем хуже?

- А что это там? - она кивнула в сторону зеленеющей за домами дикой полосы.

- Не знаю. По радиву говорили, что меорит упал, а я думаю, что это опыты!

- Какие опыты?

- Известно какие, над народом опыты! - дед остановился у калитки покосившегося дома. - Ты не обижайся! Чего-то не по себе мне. В ушах что-то звенит. Ты не думай, меня эти придурки на улицах не задевают. Я за свою жизнь видел субъектов гораздо опаснее! У нас тут с придурками полное изобилие! У нас с нормальными людьми сплошной дефицит! Вот если из-за этих кустов опять пенсию задержат, вот тогда будет действительно катаклизма! Только еще бутылки осталось собирать. Так что мне хоть меорит, хоть еще кто. Прощевайте покуда. Бывайте здоровы.

Она проводила его взглядом и медленно пошла дальше.

- Доктор, послушайте, доктор!

Она оглянулась. Молодой истрепанный милиционер без фуражки катил двухколесную садовую тележку, в которой лежал окровавленный человек.

- Доктор! Помогите!

- Извините, я не доктор. А что случилось?

- Этого я не знаю. Никто не знает, что здесь случилось. Метеорит упал с неба. И этот человек упал с неба. Так вот сейчас я уже думаю, что лучше бы ни того ни другого.

- Подождите, он жив? Как Вас зовут? Давайте его к колонке!

- Да жив, он, жив! Загадка природы! Я тут всю ночь брожу, сначала искал место падения метеорита, потом выбраться отсюда хотел. Но почему-то не могу, … или не хочу. Сержант Борискин я, Алексей.

- Нажмите колонку.

Он нажал колонку, а она стала мочить носовой платок и протирать лицо человека в садовой тележке.

- Представляете, здесь бродят эти милиционеры, врачи, курсанты.… Ну, несколько человек. Да, пожарные еще. Ну, как с ума все посходили, а которые послабее, так прямо на траву и спать. А ко мне подходит тут местный житель и говорит, командир, помоги, мне тут какой-то мужик сарай сломал и спит теперь. Представляете? Он упал с неба, пробил головой крышу из дранки, чудо, что между стропил прошел. Потом упал в сено, вместе с сеном и рухнувшим потолком из чердака на пол. И в довершение всего сарай сложился внутрь, и его остатками крыши придавило. Так представляете, приходим, а он спит. Да и сейчас.

- Действительно, спит!

В тележке спал слегка поцарапанный, но умытый майор Калушенко. Сопел длинный узкий нос, вздымая поросль усов, подрагивали глазные яблоки и конечности, как у собаки, которой снится охота.

- Эй! - позвал его Борискин.

- Не надо! - испугалась она. - Пускай спит. Не знаю, откуда он упал, но больше всего похоже, что с табуретки на горшки с кактусами. Кажется, у него все в порядке. Вы можете проводить меня на улицу Пугачева?

-Да, конечно. Тем более, вроде и смена моя уже кончилась.

- Вы только не обижайтесь. Просто слишком много приключений уже было со мной, а еще только полдень. Сын у меня тут отдыхает. У бабушки.

- Да нет! Что Вы? Пойдемте, конечно!

Она оставила платок на лбу Калушенко, помогла стронуть с места тележку с майором и пошла за Борискиным.

- Как Вы думаете, - она едва попадала за его «неторопливым» шагом, - а это не опасно?

-Не знаю, - вздохнул милиционер, - опять в отделе все будут смеяться.

- Почему?

- А им лишь бы посмеяться. Меня судьба любит. Особенно смешные моменты. А их у меня предостаточно! Да хоть эта тачка с этим спящим майором. Вот же улица Пугачева. Который Ваш дом?

Она замерла. Посередине улицы стояла большая красная пожарная машина, однако никакого движения не наблюдалось.

-Семнадцатый.

-Да пошли, что же Вы стоите?

Борискин толкнул тележку, она заскрипела, и они подъехали к дому. Она осторожно тронула калитку. Во дворе бабушка вешала на растянутые веревки застиранные простыни.

-Мама, здравствуйте, где Павлик?

-Здравствуй, милая. Чего это ты вырядилась? Прямо как фельдшер!

Она подошла, вытерла губы рукавом и чмокнулась с ней губами.

- Мама, где Павлик?

- Да что сделается твоему Павлику? Как с ума посходили все! На улице он или, может, у Семена клубнику обдирает. Хотя я сильно сомневаюсь, что у Пантелеева клубника может быть. А что это у Вас человек в тележке спит? Что случилось-то?

- Мама, после! Мне Павлик нужен! Пойдемте, Алексей!

Она выскочила за калитку и, не прислушиваясь к поскрипыванию тележки и причитанию бабушки за спиной, побежала к дому Пантелеева Семена. У пожарной машины она на секунду задержалась, растерянно посмотрела в сторону оврага и шагнула в калитку. Нелепый и страшный небритый мужчина в телогрейке и тренировочных штанах аккуратно укладывал под голову спящих людей в пожарной форме какое-то тряпье и, увидев ее, приложил заскорузлый палец к обветренным губам. Павлик и Наташка сидели на краю воронки.

-Привет!

Она упала на колени, обняла его, прижала к себе, вдыхая в себя его мальчишеский щенячий запах, и едва удержала слезы в глазах.

- Мам! - удивился Павлик. - Как ты сюда прошла? Там же все оцеплено! - и, словно устыдившись излившийся на него нежности, покраснел. - Это Наташка. Соседская. Бабы Дуси. А это Семен Пантелеев. Говорит, что он пить бросил.

- Привет, - сказала Наташка.

- А это он.

- Кто он?

- Метеорит.

На дне воронки подрагивала полупрозрачная розовая капля примерно в полметра диаметром.

- Он уменьшился. Он больше чем в половину уменьшился.

- Может быть, он испаряется? - спросил выпучивший глаза Борискин.

- Не знаю, - ответил Павлик, - только иногда он начинает дрожать.

- Наверное, он живой! - заявила Наташка.

- Павлик, - забеспокоилась подошедшая бабушка, - надеюсь, что ты не трогал эту гадость?

- Бабушка! - серьезно сказал Павлик, - Это не гадость. Вот Семен Пантелеев говорит, что это любовь.

- Это какая еще любовь? - спросила растерянно бабушка.

Семен, только что укладывавший спящих пожарников, молча курил на краю воронки.

- Чего ты молчишь, Семен? - спросила бабушка. - Какая еще любовь? Порнография, что ли? Или ты совсем уже перепился?

-Да уж, - Семен закашлялся, - похоже, что перепился. Только сейчас я трезвый. И свое уже отпил. Болен я.

-Знаем мы твои болезни, - махнула рукой бабушка.

-Рак у меня, баба Нин. Тут уж пей, не пей.… А любовь… Ты что, думаешь, я там только чертей видел? А я сейчас близко от «там». Ты на цвет смотри. Если зеленая, то тоска. Если голубая, то мечта. Народ он тоже зря говорить не будет. Только голубая - это, скорее, надежда.… Если черная, то это боль… или смерть. Как у меня внутри. А это известно что. Любовь. Только концентрированная. Как сок с двойным сиропом. Тут ее много, но она в руки не дается. Она только плачет. Плохо ей здесь. Слышите?

Мама, бабушка, Наташка, Павлик, Борискин со спящим в тачке Калушенко, как очарованные, смотрели на этого опустившегося до самого дна, состоящего из одних морщин и сухожилий, самим собой и жизнью истерзанного человека и молчали.

-Я слышу! - радостно сказала Наташка, - Как мультики, только очень далеко! Плачет. Тихо! Или звенит? Как миллион колокольчиков!

- А я нет, - признался Борискин.

- Дурдом! Сплошной дурдом! Конец света! - сказала мама Павлика. - Что это? Почему любовь? Какая любовь? Откуда это все?

- Любовь-то? - Семен засмеялся хриплым нездоровым смехом. - А ниоткуда! С неба! Как приходит, так и уходит. Вот поэтому и любовь. Впрочем, это кому как. Кому любовь, а кому горше горькой редьки.

- Почему уходит? - спросил Павлик.

- Да нет. Не уходит она, - Семен зажег потухшую папироску, - тает она. Только снег от тепла тает, а она от чего-то другого.

- От чего же другого? - спросил Борискин.

- Да уж ежу понятно, от чего, - ответил Семен, - от нас и тает. От нас. А может быть, и не от нас.

Что же мы будем говорить там, на Высшем суде, когда ответ придется держать за деяния, совершенные в беспамятстве и безрассудстве? За грехи, содеянные в составе охваченной инстинктом безумия толпы? За невзначай затоптанных детей и женщин? За дружное одобрение мерзости и подлое уничижение истины? За собственное оболванивание и обезличивание? Ничего. Хоть и чувствуем, что и бессознательный грех не прощается, ведь слепота душевная не есть слепота физическая, а есть недуг возмездный. Что нам остается? Лечиться от этой слепоты? Лечиться, помня, что можно вымолить прощение в один миг раскаяния и страданий за целую беспутную и никчемную жизнь, но можно не замолить за целую жизнь какой-нибудь один грех?… Так ведь, как всегда, не хватит одного мгновения перед самой смертью!… И что мы будем делать там? Ждать снисхождения, понимания и участия? Оправдываться и оправдывать? Так, это же самое мы и делаем здесь и сейчас. Безнадежное занятие по превращению мнимой истины в истину действительную. Философский камень ума, что сотворяется в мозгу от излишних мыслей так же, как камни в почках и печени от излишнего питья и еды. Так, как же? Сошлемся на волю невидимого демиурга, подменяя его намерения его желаниями? Но торговец душами не может принудить. Принуждение рождает страдальцев. Торговцу нужны страдания, они его перманентный корм, но страдальцы - это семена ненужных ему всходов. Торговцу нужны позванные и откликнувшиеся, только они крючочки и точечки в его партитуре. Но вот музыканты расставлены, лезвия смычков занесены, струны натянуты и налиты венозной кровью. Сейчас грянет. Благодарите Господа, грешники, что не дано Вам услышать всего этого звука, в котором потонет Ваш слабый писк бессмысленного оправдания…

Илье Петровичу представитель президента не понравился сразу. Он был молод, нагл и невоспитан. Он вывалился из бронированного «Мерседеса», как коронованная особа, которую слуги привезли в клозет на предмет легкого облегчения, и хочется «ей» облегчиться, да очень уж «она» сомневается в стерильности их пальцев, которыми они будут расстегивать «ей» ширинку. Где уж тут соблюсти чистоту династии! Представитель президента сфокусировал взгляд в точке, расположенной в трех тысячах километров за спиной Грядищева и сказал в воздух:

- Французов. Владлен Клементьевич. Уполномоченный администрации президента.

- Грядищев, - сдержанно ответил Илья Петрович, не протягивая руку и лишая таким образом Владлена Клементьевича возможности демонстративно ее не заметить. - Мэр.

- Мэр? - удивленно переспросил Французов и лениво щелкнул пальцами. В ту же секунду во рту у него оказалась сигарета, мигнул огонек зажигалки, и синий клуб дыма полетел в сторону лица Грядищева. Не долетел. Далековато.

- Класс! - рассмеялся Грядищев, подумав про себя: «Тяжеловато тебе будет строить карьеру, сосунок, с такой фамилией и таким президентом», - Если эта охрана и охраняет так же, как дает прикурить, то я за нашего президента спокоен! Балет!

- Ну и что ты тут творишь, «пока мэр»? - спросил Французов, пропустив усмешку Грядищева мимо ушей.

- Это ты о чем, «пока представитель пока президента»? - переспросил Грядищев.

Французов удивленно и растерянно приподнял брови и посмотрел в глаза Грядищеву. Напрасно. Были бы у кроликов мозги, ходили бы они в стране удавов только в черных очках. Страшный взгляд у удавов. Холодный. Только и выручает кроликов плодовитость. Ну, это кто как может…

- Что ты, Владлен Клементьевич? - негромко и участливо спросил Грядищев замолчавшего Французова. - Расслабься. Тебе повезло. Ты приехал в Город, в котором все в порядке. Пенсия на двести рублей больше, чем везде и выплачивается вовремя. Промышленный рост пять процентов за десять декад. Зарплата день в день. Народ счастлив. Сегодня у нас, кстати, очередной праздник. Доложишь президенту или тому, кто там у вас за него, приятные новости. Это же просто везение, в наше то время, когда кругом одни ЧП и катастрофы! А этой «недвижимости», - Грядищев кивнул в сторону «окопавшихся» на асфальте охранников, - советую дать команду вольно. У нас тут не Медельинский картель. Туристов и чиновников не убивают. Пошли, Владлен, к народу.

С этими словами Грядищев развернулся и пошел в буйство красок и веселья, предоставляя Французову сделать выбор: оставаться в кадре или ограничиться упоминанием в качестве эпизодического действующего лица.

- Сто дней нашей работы! - обвел рукой Грядищев цветастые торговые ряды и толпы снующих горожан. - Праздник! И заметь, ни копейки из казны! Все усилиями наших предпринимателей! И даже цены снижены на все группы товаров на двадцать процентов! Практически добровольно! Коллективы Городской художественной самодеятельности выступают на всех площадках бесплатно! Пиво бесплатно! Это наш городской торг устроил по случаю успешного прохождения налоговой проверки! Нашими налогами страна держится! Или, по крайней мере, некоторая ее часть!

- Но позвольте! - Владлен растерянно вышагивал за Грядищевым, придерживая ладонями развевающиеся фалды дорогого костюма. - Все прекрасно, но как же этот, как его, метеорит! Все агентства мира сейчас отстукивают об этом происшествии, а у Вас тут какой-то праздник!

- Да пусть отстукивают кому угодно и что угодно! - Грядищев ласково потрепал по голове пробегающего мальчишку, улыбнулся. - Когда же Вы, наконец, там наверху поймете, что главное это люди! Что там метеорит, кусок камня или железа? А человек - это и объект, и субъект, и цель и средство, человек - это все! Войны бы не было! Законы толковые нужны! Стабильность! Порядок! А метеорит - это дело временное и редкое. И мы из-за космического булыжника праздник отменять не собираемся.

- Ну, как же? - развел руками Владлен, - Куда же он хоть упал? Как он выглядит? Может, он из золота? Вас это не интересует?

- Меня все интересует! - ответил Грядищев, размахиваясь и под аплодисменты окружающих ударяя по силомеру. - Особенно меня тревожит, что наше правительство, похоже, надеется, что решение всех проблем свалится им прямо на голову. Только им невдомек, что при этом их может этим решением просто-напросто придавить. Мы не ждем милостей от природы, мы их добываем вот этими руками, - Грядищев показал Владлену внушительные кулаки, - и вот этой головой, - Грядищев постучал этими кулаками по собственной голове. - А метеорит что, его сейчас ученые изучают, ФСБ. Район падения оцеплен. Горожан своих бережем. Ведь он летал, можно сказать, неизвестно где! Вдруг радиация? Проверяем! Сами увидите его еще, не сомневайтесь. Если он, конечно, был.

- То есть, как это, «если он, конечно, был»? А что это было? - удивился Владлен.

- Ну, если бы я все знал, тогда ты бы был моим представителем… может быть. А так… Загадка природы! Семен Борисович! Николай Дормидонтович! Опять?

Возле рядов кондитерских изделий стояли двое удивительно полных мужчин. Настолько полных, что столкнувшись животами, они никак не могли дотянуться до физиономий друг друга, а только дергали друг друга за рукава и шипели.

- Семен Борисович Мукомолов и Николай Дормидонтович Сотов! - представил их Грядищев, - Директор городской батонной фабрики и директор кондитерского производства «Акация». Конкуренты! Так! Что теперь не поделили?

- Как что?! - прошипел Мукомолов. - Смотрите, Илья Петрович!

- Что Вы шипите? - спросил Грядищев.

- У него голос кондитера пропал, - съязвил Сотов.

- Секундочку, я Мукомолова спрашиваю.

- Я не шиплю! Я киплю! - возмутился Мукомолов. - Читайте, что на «Акациевском» павильоне написано!

- Так. Что тут? - Грядищев подошел к павильону. - «Кондитерский цех «Акация». Эклеры настоящие. Цена пять рублей». И что?

- Как что?! - замахал руками Мукомолов. - Выходит, что если эти эклеры настоящие, то мои, что, фальшивые?!

- А я про Ваши ничего и не писал! - подал голос Сотов. - Я только свои ем, мне здоровье дороже!

- Ну, ну, ну! - поднял руки Грядищев, - Спокойнее! Вот ведь как радеют за интересы народа! Семен Борисович! Никакого противоречия! Напишите и вы что-нибудь. Например: Эклеры, тоже вкусные! А?

- Я ему такое напишу! Я весь город хлебом кормлю!

- Не хлебом единым! - отозвался Сотов.

- Тихо! - рявкнул Грядищев. - Ломятся оба в открытую дверь и оба не могут пройти. Габариты не позволяют! Не видите за малым большое! Судьбою Вам уготована благородная стезя подсластить нелегкую жизнь простого труженика, а вы спорите о каких-то эклерах! Очнитесь! Да! Только конкуренция выведет нас на новый уровень! Но конкуренция цивилизованная! А будете конфликтовать, поставим вопрос о слиянии Ваших производств в одно! Посмотрим, как Вы уместитесь в одном кабинете!

- Вот так и живем! - сокрушенно вздохнул Грядищев, покидая оторопевших кондитеров и останавливаясь у помоста, где выступал танцевальный коллектив девушек, находящихся в «сдобном» комсомольском возрасте, но пребывающих в счастливом неведении, что этот возраст когда-то считался комсомольским, - то одна проблема то другая. Слава богу, что основные более или менее решены. Ну, там мясо, молоко, жилье, соцобеспечение. Все в порядке. А мелкие проблемы помогает решать нам сам народ. Рядовые, можно сказать, труженики. Вот как эти. Активисты-пенсионеры. Господин Федоткин, ветеран оперативно-розыскной работы и господин Вангер, почетный стоматолог нашего Города. Что там?

- На самом деле уменьшилась, где-то метров на тридцать или пятьдесят! - вытер пот со лба Федоткин.

- Если быть точнее, - Вангер пота не вытирал, - в среднем на двадцать семь метров, в том числе со стороны ярмарки и скопления народа на пятьдесят восемь за последние двадцать-тридцать минут. Соответственно ширина полосы выросла, но уже по направлению внутрь зоны.

- Сколько сейчас времени? - спросил Грядищев.

- Пятнадцать тридцать, - непроизвольно и натренированно ответил Владлен.

- Значит, примерно один метр в двадцать секунд, - задумался Илья Петрович, - спасибо, продолжайте наблюдение.

- Что уменьшилось, - спросил Владлен.

- Наши мелкие проблемы уменьшились еще на пятьдесят восемь метров, - ответил Грядищев, - Иннокентий! Что опять?

- «Кот» прибыл, Илья Петрович.

- «Кот»? - усмехнулся мэр, - главное, что бы он дорогу нам не перебегал. Впрочем, он рыжий.… Надеюсь, он не собирается, как два месяца назад, придти в кабинет мэра, чтобы доложить, что «в городе все спокойно»?

Гусев и Семенов, постоянно, как горный перевал, сопровождающие мэра с подветренной стороны, насупились и раздвинули пиджаки, демонстрируя маленькие пистолетики на заборах грудей.

- Ну! Ну! Постреляйте еще тут у меня! - осадил их мэр, - Сергей Сергеевич, узнайте, что там Ваш подопечный хочет?

Лафетов, внезапно приобретший профессиональную грациозность балерины и трезвость рук вдрызг пьяного сантехника, нащупавшего спасительный гаечный ключ, подозвал длинного, худого и нескладного майора и что-то шепнул ему на ухо. Майор гигантским циркулем шагнул в сторону, выудил из толпы розовощекого лейтенанта и повторил с ним манипуляции Лафетова. Лейтенант козырнул и, не спеша, прошел двадцать метров, отделяющих его от стоящей у живой пыльной изгороди уныло-презрительной особы мужского пола.

- Хлыщ, - угрюмо прокомментировал Лафетов, - две ходки.

- Мало, - ответил Грядищев.

Хлыщ выслушал слова лейтенанта, отошел к замершей на обочине веселья несуразной иномарке и переговорил с торчащей из-за темного стекла отливающей голубизной татуировки рыжей частью тела невидимого мужчины.

- Все бандиты похожи на одно лицо, - рассеянно сказал Владлен, - Что здесь, что в правительстве…

- Поверьте мне, мой милый, - прищурился Грядищев, - мы живем в удивительное время! Когда-то, чтобы выжить, нормальным людям приходилось маскироваться под бандитов! Сейчас бандиты понемногу начинают маскироваться под нормальных людей! Ну?

Подошедший Лафетов вытер заблестевшие щеки и лоб носовым платком:

- Кот говорит, что лучше худой мир, чем добрая ссора. Зачем, спрашивает, братков повязали? Говорит, что блюдет закон и порядок! Считает Вас за, простите, пахана, век воли не видать.

- Накаркает, - усмехнулся Грядищев, - передай ему, Сергей Сергеевич, что правила игры устанавливает городская администрация и что то, что на «доске» одновременно расставлены и шахматы, и шашки, ситуация временная и не в пользу шашек. Даже если они и считают себя дамками! И что если бы не этот порядок, который мы установили, он бы уже лежал на почетном месте на нашем городском кладбище, как и его предшественники. И еще скажи ему, что, если он еще раз рискнет обратиться ко мне подобным образом, я все сделаю, чтобы начальник УВД города Лафетов Сергей Сергеевич распрощался со своей должностью! Понял, Сергей Сергеевич? Так и передай!

- Понял! - закашлялся Лафетов, повернулся и заторопился в сторону майора, наливаясь на ходу праведным гневом, как прихлопнутый молотком палец.

- Вот ведь как! - подумал вслух Грядищев, увлекая за собой Владлена. - Никак не удается отсортировать! Вот бандиты и вот нормальные люди! Так и норовят перескочить из одной категории в другую! В чем задача руководителя? Управлять и калибровать! Создать такие условия, при которых всякое отклонение от нормы отсекалось! И уж с отсеченными - особый разговор! Гениям - почет и уважение! А лучше всего - доильный аппарат и в стойло! Бандитам и дегенератам - позор и унижение!

- А лучше - доильный аппарат и в стойло? - догадался Владлен.

- Нет, - остановился Илья Петрович, - не будешь ты моим представителем, Владлен. Умный - это не тот, кто понял и сказал. И не тот, кто понял и не сказал, надеясь, что начальник сам догадается и понятливость его оценит. Умный - это тот, кто понял, и не сказал, и не дал повода заметить свою понятливость! Ценят глупых и незаменимых! Дилемма? Ведь незаменимым может быть только умный человек? А разве начальник позволит, чтобы кто-то был умнее его? Какой из этого следует вывод? Самое опасное для подчиненного - перестараться! Понял? Оставайся-ка ты пока, Владлен, представителем президента! А вот и отец Федор! Здравствуйте, Федор Михайлович!

Грядищев широко распахнул руки и двинулся навстречу привычно страдающему в длинной темной одежде священнику, наклонился, как пикирующий самолет, как бы собираясь поцеловать священнику руку, но в последний момент взмыл вверх, ухватив руку священника обоими своими руками и внушительно ее встряхнув.

- Отец Федор! - представил Грядищев Владлену священника, - Настоятель нашего кафедрального собора! Можно сказать, что посредник между нами и Всевышним. Небесный дилер! Брокер человеческих душ! А это представитель президента! Владлен Клементьевич Французов!

Священник скорбно поджал губы, осмотрел чиновников и вздохнул:

- Здравствуйте, Илья Петрович. Здравствуйте, Владлен Клементьевич. Кстати имени Владлен в святках нет. Можно перекрестить на другое. Что касается слов Ваших, Илья Петрович, какой же я брокер? Брокер - это, скорее, Вы. Я пастырь человеческих душ.

- Это почти одно и тоже, Федор Михайлович! Спасибо, что почтили своим внимание праздник наш.

- Спасибо за приглашение на Ваш праздник, Илья Петрович. Какие заботы одолевают городского голову? Как решаются земные проблемы?

- Да вроде как небесные проблемы у нас, Федор Михайлович.

- Слышал я, Илья Петрович, что камень упал с неба на Город наш?

-Камень, не камень, но что-то упало, Федор Михайлович, разбираемся в меру сил и возможностей своих.

- Сказано, Илья Петрович: «И звезды небесные пали на землю, как смоковница, потрясаемая сильным ветром, роняет незрелые смоквы свои»*

- Что нам от Ваших страшилок, Федор Михайлович? Ведь сказано: «…участь сынов человеческих и участь животных - участь одна; как те умирают, так умирают и эти, и одно дыхание у всех, и нет у человека преимущества перед скотом; потому что все - суета!» **

- Ах, Илья Петрович! Ведь если бы смерть была бы так страшна! Ведь сказано: «…люди будут искать смерти, но не найдут ее; пожелают умереть, но смерть убежит от них». ***

- Не стойте над нами, Федор Михайлович, а идите к нам. Тогда и слова Ваши будут иными. Ведь сказано: «Есть и такая суета на земле: праведников постигает то, что заслуживали бы дела нечестивых, а с нечестивыми бывает то, чего заслуживали бы дела праведников».**** Что нам думать о делах небесных? Нам на земле жить. Жить и строить! Храмы и те из камня делаются!

- Что Вы сможете построить из камня, Илья Петрович, если душа Ваша будет пуста? К Богу надо сначала обратиться! И кому будет нужен Ваш храм, если вдруг и получится храм у Вас, а не вертеп? Ведь сказано: «И не войдет в него ничто нечистое, и никто преданный мерзости и лжи, а только те, которые написаны у Агнца в книге жизни».*****

- Так не Вы же книгу жизни заполняете, отец Федор! В своей епархии-то разберитесь! Вон мне Лафетов докладывает, опять Ваш отец Питирим народ баламутит, крестный ход затеял! Кричит, что Сатана упал на Город!

- Много верующих, Илья Петрович, но мало верящих!

- Так, может, Питирим как раз и хочет число верящих увеличить? Проповеди вот читал на простом, разговорном, понятном народу языке! Непотребные слова употреблял только при описании полчищ Сатаны. А Вы его ненормальным объявили! Сначала, получается, рукоположили, потом рукоприложили?

- Что значит понятный язык? Вера через сердце входит, Илья Петрович! Через уши и голову одни сомнения!

- Как же Вы, отец Федор, в сердце попадете, голову минуя?

- К душе обращаться надо, Илья Петрович. Блюсти себя надо. Вы вот дни проводите свои в заботах о нас, так помните: кому многое дано, с того многое и спросится!

- Одно непонятно, Федор Михайлович, зачем он спрашивать будет, если он и так все знает? Нестыковочка выходит! Спросят - так ответим! Только мы туда не спешим, нам еще здесь далековато до задуманного.

- Ну, так помогай Вам Бог в заботах Ваших. Заходите, кагорчиком попользую. Знатный кагорчик у нас в этот раз. А то на службе совсем не бываете у нас.

- Заботы одолевают! - сказал вслед уходящему священнику Илья Петрович. - Не поможет нам Бог в заботах наших. На Бога уповать - результата не видать. Хороший у нас настоятель. Строгий. Занудливый, но в меру. Главное, что понимает, что для церкви лучше верующий, не ходящий в храм, чем неверующий, в храме со свечкой стоящий. Жаль только, что зашоренный, как и все священники. Жаль, что зашоренный, но хорошо, что не слепой. Софья Ивановна!

Из толпы зимней бабочкой выпорхнула Софья Ивановна.

- У Вас телевидение было?

- Да, Илья Петрович.

- Ну и как?

- Злятся. Репортер сказал, что снимать пустые койки и палатки не будет. Неинтересно.

- Видели? - усмехнулся Грядищев. - Неинтересно! Им трупы подавай! Кровь! Скандалы! Ну, уж извините. Чего нет, того нет!

- А как же, - Владлен прокашлялся, - у меня есть информация, что представитель МЧС выпал из вертолета?

- Выпал? - Илья Петрович расхохотался. - Ничего подобного. Спрыгнул! Метров с пяти. Служебное рвение. Излишнее служебное рвение. Тоже думал, что у нас тут проблемы. Кажется, даже ногу повредил. Нога не голова, заживет, и не заметишь. Главное, чтобы человеком хорошим остался в памяти потомков. А вот и аттракционы!

Илья Петрович остановился у карусели и довольно засунул руки за ремень. Весело визжали детишки. Сновали замученные, но счастливые курсанты в белых халатах с молодыми девчонками, от которых приятно пахло ванилью и шоколадом. Откуда-то сбоку тянуло запахом шашлыка и ароматом каких-то чудесных азиатских яств. Танцевали цыгане с побитым молью или кнутом медведем. Врезались в толпу остервенелые массовики-затейники. Все шло своим чередом. Как счастливый режиссер массовых представлений, которому доверили морочить голову миллиону человек и при этом щедро профинансировали, Илья Петрович отдавал незаметные внешне бессмысленные указания, и праздник продолжался, рос, разрастался и под влиянием горячительных напитков, заразительного веселья и контраста с суровой реальностью постепенно превращался в чудный карнавал и разрешенное всеобщее легкое помешательство. И вот, когда энергия веселящейся толпы накопилась и достигла апогея, грозя плеснуть беспределом, когда загудели конденсаторы тысяч душ и пошли вразнос моторы тысяч сердец, когда набухли шаровые молнии грозящего разряда, Илья Петрович шевельнул плечом, взял за одну клешню Гусева, за другую Семенова и рванулся сквозь толпу! Гусев схватил за руку Владлена, Семенов - Василия Николаевича, те, повинуясь гипнотическому зову далеких языческих предков, еще кого- то, и вот поползла, полетела через толпу, скручиваясь спиралью, диковинная двойная змея, замыкая в единый проводник, разряжая и успокаивая наполненную первобытным экстазом сумятицу человеческих тел.

- Вы шаман! Точно шаман! - задыхаясь, прохрипел слюнявыми губами Владлен на ухо Грядищеву. - Вас! Вас туда надо! Вас надолго хватит! Только Вы там выживите! Я что? Я пыль, грязь! Там все, как Вы, но … - и безвольно заткнулся, снова почувствовав себя кроликом.

- Не время, Владленчик, - улыбнулся Илья Петрович, - а вот и наши гражданские добровольцы - «серафимы».

Из толпы теле- радиокорреспондентов и представителей печатного слова, окруживших Илью Петровича плотным кольцом, наконец пробрались Федоткин и Вангер.

- На самом деле пора, - сказал Федоткин.

- Если быть точнее, пора на самом деле, - подтвердил Вангер.

- Ну, если пора, значит, пора, - согласился Грядищев, залез на хлипкие деревянные мостки, достал из ладони радиомикрофон и выдохнул: - Друзья мои!

Толпа стихла.

- Друзья мои! Некоторые астрономы тут говорят нам, что сегодня, в наш зарождающийся городской праздник, на наш Город с неба упал метеорит. Правда ли это?

Толпа сдержано засмеялась.

- Случай, конечно, заурядный. Тысячи тонн метеоритного вещества ежегодно падают на нашу планету, и пусть почти все сгорает в атмосфере, почему бы одному кусочку не долететь до нашего Города?

Толпа засмеялась громче.

- Конечно! У нас минимизирована преступность. У нас вовремя зарплата и пенсия. У нас не умирают от СПИДа. Поезда у нас не сталкиваются и самолеты не падают. Несправедливо! Пусть хоть камень с неба!

Толпа раскатилась хохотом.

- Так был он или не был? Или это удачная или неудачная шутка? Или это чей-то недобрый умысел? Убедимся в этом сами. За мной, друзья мои!

С этими словами Илья Петрович спрыгнул с трибуны, натянул на лицо маску Арлекина, схватил за руку Владлена и шагнул в Зону. Захрустели под ногами опавшие лепестки. Задрожали тропические ветви. Курсанты растащили часть заграждения, и наряженная толпа, выстроившись тупой свиньей, как немецкие рыцари на льду Чудского озера, двинулась в эти ворота вслед за Грядищевым.

- Споемте, друзья! - громко сказал в микрофон Грядищев, и толпа дружно подхватила торжественную песню, которая начиналась с этих же самых слов. И вот, напевая таким образом и вдохновляясь собственным единодушием и единомыслием , толпа шла по зоне, все сметая на своем пути. Она вытаптывала диковинную траву и сносила удивительные живые заборы. Она шла, горланя в тысячу глоток, не замечая и не видя ничего вокруг, и жалкие проблески сознания, возникающие в мозгу ступающих на цветущую волшебным ковром траву, тут же аннулировались напором и бескомпромиссностью задних рядов. Вот и улица Емельяна Пугачева. Отчаянно лопались зеленые почки на бревенчатых срубах домов. Колосились крыши, крытые позеленевшей дранкой и заросшим лишайником шифером. Цвело сено в копнах и валках. Но смог бы увидеть кто это, даже если бы были сорваны шутовские карнавальные маски? Вот уже и забор у дома Семена Пантелеева вздрогнул и повалился, вздымая черные оборванные корни.

- Пришли, - сказал Грядищев, остановившись на краю воронки. Воронка была пуста. Протирали глаза сонные пожарные, сидящие на траве. Плакала Наташка. Молчала мама Павлика, обнимая и прижимая к себе и Павлика и Наташку. Вздыхала бабушка. Застыл в напряженном молчании постовой Борискин. Нервно курил сидящий на краю воронки Семен Пантелеев. Тревожно ворочался лежащий в тачке майор Калушенко.

- Где? - спросил негромко Грядищев, зажав микрофон ладонью.

Постовой Борискин пожал плечами, развел руками и легонько дунул на ладонь, давая понять, что все испарилось, исчезло, улетело, как пух.

- Друзья мои! - голос Грядищева преисполнился силой и величием, - Кажется, это действительно был всего лишь маленький административный розыгрыш. Шутка удалась?

- Да! - проревела толпа.

- Не будем грустить! И если небо забыло о нас, давайте напомним ему о себе! Салют!

Сухой треск разорвал вечереющее небо. Цветы могучего фейерверка расцвели и завяли над головами. И еще, и еще, и еще!

- Ура! - понесся над толпой дикий клич, заимствованный в незапамятные времена у остервенелых кочевников. - Ура! - завертелись в водовороте толпы тонущие характеры, личности и души.

-Ура! - взвизгнул фальцетом в микрофон Грядищев, и никто не услышал, как медленно падают, мгновенно умирая, миллионы диковинных живых цветов и соцветий.

Вот собственно и все. Праздник закончился под утро. Было выпито огромное количество бесплатного пива, стоимость которого, тем не менее, была в сто раз меньше грозящего торгу штрафа за налоговые нарушения, из чего следует, что бесплатного пива, как и бесплатного сыра, в природе не бывает. Более или менее стоявшие на ногах курсанты и милиционеры развезли подвыпивших горожан по домам. Остальные горожане, имеющие силы идти или ползти, разбрелись сами. На утренние улицы вышли штатные и мобилизованные дворники и вымели тонны коричневых листьев и лепестков и пивных пробок и бутылок. Главным городским трестом были успешно и в соответствии со сметой выкорчеваны заборы и деревянные столбы, а проросшие бревенчатые срубы сдвинуты бульдозером в овраг. Оказавшиеся бездомными жители Города получили квартиры улучшенной планировки (то есть не очень плохой, а просто плохой), но были временно счастливы, потому что, кроме этого, им было обещано по шестнадцать соток земли на окраинах Города под будущее строительство. Представитель президента напился пьяный и весь следующий день проплакал на плече Василия, пьяным уехал в столицу и, как и следовало ожидать, канул в лету, не оставив о себе память даже в политическом гербарии. Все остальные активные участники вышеописанных событий пошли на повышение, но дошли только до денежных и имущественных поощрений, так как метеорит так и не был найден, и справедливые сомнения в его существовании обуяли даже свидетелей и очевидцев. Однако признать происшедшее ловкой мистификацией тоже не хотелось, так как любая мистификация предполагает наличие вполне определенного количества мистифицированных, а проще сказать, оболваненных граждан, что никак не вязалось с благополучным и интеллигентным обликом замечательного Города. Поэтому о происшедшем предпочли забыть. Тем более, что пострадавших в принципе не оказалось. Все они счастливо проснулись утром на следующий день, ничего не ведая о происшедшем и не испытывая даже головной боли. Калушенко уже той же ночью весело прыгал на одной здоровой ноге и бросал на счастье пустые пивные бутылки через плечо, чем принес достаточно хлопот и шишек организаторам праздника. Говорят, что впоследствии он успешно допрыгал до звания полковника МЧС, собирается прыгать дальше и лелеет в голове своей план поглощения министерством по чрезвычайным ситуациям МВД и ФСБ, а также пишет докторскую диссертацию на тему, что превентивным методом борьбы со всяческими чрезвычайными ситуациями является управление ими. То есть организация маленьких ЧП в районах, где грозят большие. «Подобное лечи подобным!» Вот такая политическая гомеопатия.

Близилась осень. Павлик и Наташка окончательно заскучали в душных панельных малогабаритках и уехали по домам в свои не столь благополучные города. Все улеглось. Соседка Антона Брысина, Светлана родила очаровательную девочку, однако на Антона это не произвело никакого впечатления. Он стал циником и, расчехляя по вечерам свой телескоп, уже не наводил его на небо даже для приличия. Водитель трамвая Петров был объявлен во Всеобщий розыск, то есть забыт. Постовой Борискин уволился из органов, уехал из этого Города и, наверное, живет счастливо, как и большинство граждан этой прекрасной страны. Прапорщик Деревянко вернулся к своему традиционному облику и, конечно, никаких денег дежурному пожарной части Григорию не отдал, пообещав сделать это завтра. Но «завтра» категория неуловимая и абстрактная, почти столь же неуловимая, как и «послезавтра». Городская администрация успокоилась и занялась своими внутренними делами, то есть предметом своей естественной жизни. А это говорило только о том, что все прекрасно. Город по-прежнему стоял на том же самом месте. Диковинные машины сдирали с городских улиц асфальт, накопившийся за десятки лет, и увозили неизвестно куда. Может быть, за миллионы лет он превратится в какое- то очень полезное ископаемое и наши далекие потомки, случайно докопавшись до него, ни за что не смогут отгадать, какие природные явления дали повод рождению чудесного минерала. А пока гремели трамваи, дымились мангалы, ругались пьяные, свистели милиционеры, скрипели тысячи ручек и десятки тысяч суставов. Все было хорошо. Вот только Семен Пантелеев умер. Аккурат во время сноса его дома. Но это уже диалектика. Сколько можно пить?

Все забылось. И вот, когда первые «белые мухи» сели на стекла городской администрации, в кабинете Ильи Петровича Грядищева зазвонил прямой телефон. Илья Петрович поднял трубку и услышал усталый и скрипучий голос пожилого человека:

- Добрый вечер, Илья Петрович.

- Добрый вечер.

- Это я, Илья Петрович.

- Я узнал Вас, Зиновий Викентьевич. Что опять Вас не устраивает в действиях Городской администрации?

- Какое там! Решил побеспокоить Вас перед уходом. Ухожу я, Илья Петрович.

- Куда же, если не секрет?

- Ну, уж какой от Вас секрет! Совсем ухожу. Туда, Илья Петрович. И хочу сказать Вам, Илья Петрович, что Вы оказались намного серьезнее, чем я думал, но не столь серьезны, как Вы думаете о себе сами.

- Витиевато выражаетесь, Зиновий Викентьевич. Витиевато и непонятно.

- Бросьте, Илья Петрович! Вам, да и не понять? Ведь это арифметика! Все в этой жизни поверяется арифметикой. Только сложение и вычитание! Все остальные науки - это либо игра воображения, либо игра природы. Только арифметика! Ведь Вы съели его и не поперхнулись!

- Кого, Зиновий Викентьевич?

- Его. Нечто. Сгусток ощущений. Улыбку космического дракона. Монаду великой любви. Абсолют чувства.

- О чем это Вы? Зиновий Викентьевич? Это маразм?

- Маразм? Это абсолютное знание, Илья Петрович. И Вы это прекрасно понимаете. Человек в моем возрасте, если он не в состоянии старческого слабоумия или прогрессирующего невежества, обязательно находится в состоянии абсолютного знания. Собственно старческое слабоумие - это самообман природы. Искусственный барьер между уставшим мозгом и трудно переносимой истиной. Моя оболочка не может служить препятствием для моей души. Никакого маразма. Это было бы слишком легко. Вы ошиблись, Илья Петрович.

- В чем, Зиновий Викентьевич?

- В главном. Вы не ошиблись, когда решили, что сможете его съесть. Но он остался здесь. Он рассеялся! Концентрация увеличилась. Незаметно! Но увеличилась! Вы же знаете, что потепление на один-два градуса может вызвать глобальную катастрофу на этой планете? Как вы думаете, какие последствия будет иметь для таких, как Вы, повышение даже на сотую долю градуса любви?

- Вы скоро умрете, Зиновий Викентьевич.

- Пора бы, Илья Петрович. Устал, знаете ли. И хотя возможность умереть очень многое значила бы для меня, спасибо Вам, Илья Петрович, что Вы не помогаете мне в этом.

- Я рациональный человек, Зиновий Викентьевич. Зяма Копылович. Аристарх Брусневский. Отец Никодим. Как Вас там еще? Ваша бесконечность в прошлом. Моя - здесь.

- Значит, Вы не забыли, как Вас камнями заваливали в крепостном рву? Как Ваши же выкормыши степные бандиты рвали Вас лошадьми на части?

- Так же, как Вы не забыли жар костра, на котором сжигали Ваше тщедушное тельце, холод камня, в который Вас замуровывали живьем!

- Кстати, Илья Петрович, у меня тогда было столько времени все обдумать! Кроме того, подобные удовольствия надо чередовать! Закаляет, знаете ли!

- Помните, Зиновий Викентьевич, когда Ахилл смотрел на нас снизу из-под крепостной стены, Вы сказали, что Всевышний прерывает память во благо непомнящим? Что обладающий памятью, а следовательно, и знанием неминуемо станет либо абсолютом греха, либо мерилом праведности? Вам не кажется, что не тянете Вы на праведника?

- Тогда я был молод. Сейчас я бы уже не был столь категоричен. Теперь я знаю, что мир нарисован одной краской, а не двумя, и все оттенки это оттенки одного цвета, а не двух. Черный - это не цвет. Это ничто.

- А все звуки лишь атональности одной единственной ноты? Пустая болтовня!

- А Вы действительно считаете, что время не властно над Вами, Илья Петрович?

- Я сам себе время! Я не плыву по этому течению, как все еще пока плывете Вы, Зяма. Вы, «вечный» страдалец и балагур. Вы даже не поняли, что Ваша доля не вечная жизнь, а вечная старость и немощность! Я сам свой выбор. Я сам свое течение!

- Кого как застанет, так тому и выпадет.… Когда-то я думал так же, как и Вы. Правда, вряд ли Вы при этом испытываете тот же холодок по спине, который обжигал меня при этом. Все возвращается, но не все вернется. Сначала я смеялся, затем плакал, затем опять смеялся. А теперь, кажется, уже не умею ни того, ни другого. Может быть, нам рано расставаться, Илья Петрович? Или как Вас там?

- Храни имя свое там, где никто не сможет его узнать. Храни имя свое и будешь неподвластен силе и стихии. Храни имя свое и будешь вечен, ибо только тайна твоя мешает смешать тебя с прахом Вселенной.

- Зачем мне Ваше имя? Я не знаю, как оно звучит, мне достаточно того, что я знаю, что оно обозначает. Но звоню я Вам не для того, чтобы вести с Вами схоластические споры. Я хочу сказать Вам, что если будет на то должная воля, я уйду из этого мира, но Вас я не покину.

-Значит, Вы все еще служите, Зиновий Викентьевич?

- Все мы служим, Илья Петрович. Только тот, кто думает, что служит себе, служит ему, а тот, кто служит истине, тот служит себе.

- Слова! Истина! Что ж Вы, Зиновий Викентьевич, тасуете слова и понятия? Для самооправдания навешиваете ярлык истины на плотника этой Вселенной? Или не может Ваша душонка признаться в том, что смысл вашей веры в бесконечном стоянии на коленях?

- Тасую, Илья Петрович. Именно поэтому все еще пока здесь, с Вами. Только настоящий мужчина не посчитает зазорным встать на колени перед любимой. А Бог это любовь. Но что Вам это слово? Не любите «плотника», любите «короеда». Только помните, что, вставая с колен, оказываетесь распростертым перед иной силой! И не Вы распорядитель в ее чертогах, Вы всего лишь служка, которому поручено вымести пол!

- Вымету! - крикнул Илья Петрович в холодную эбонитовую трубку. - У меня вечность в запасе!

- У всех вечность в запасе, - ответила трубка и замолчала. Илья Петрович медленно опустил трубку на рычаги, застегнул пиджак, подошел к окну и, прижавшись лбом к холодному стеклу, вгляделся в ночной Город. Умиротворенно горели квадратики окон и пятна фонарей, медленно колыхаясь в круговороте снежинок. Полз, заворачивая через площадь, одинокий трамвай. Подпрыгивал на тротуаре одетый не по сезону милиционер. Чернело нависшее ночными облаками небо. Город медленно опускался в тяжелое ночное забытье, готовясь исчезнуть из памяти как сон, как мираж, как неловкая фальшивая нота, как последний звук оборванной струны. «Дзинь». И все. И Бог с ним. И не стоит расстраиваться. Чего ради? Ведь нет этого Города и не было никогда. И не только на карте, но и в действительности. Так что давайте думать о повседневном. О том, что происходит с нами и наяву. Слышите, что-то стучит в груди? Вы угадали. Это шестеренки бесконечности. Цепляются зубчиками друг за друга и не дают нам остановиться. И не дадут. Никогда.

ПРИМЕЧАНИЯ:

* - «Откровение» глава 6 - 13

** - «Екклесиаст» глава 3 - 19

*** - « Откровение» глава 9 - 6

**** - « Екклесиаст» глава 8 - 14

***** - «Откровение» глава 21- 27